Артековская БИБЛИОТЕКА Артековская БИБЛИОТЕКАБиблиотека 
Поделись!    Поделись!    Поделись!
  АРТЕК +  


...у Артека на носу





   •  1  •  2  •  3  •  4  •  5  •  6  •  7  •  8  •  9  •  10  •  11  •  12  •  13  •  14  •  15  •  16  •  17  •  18  •  19  •  20  •  21  •  22  •  23  •  24  •  25  •  26  •  27  •  28
 •  Эпилог




Николай Куликов
Побег в пионерскую юность

Повесть



Николай Семёнович Куликов в юности оставил профессию конструктора-станкостроителя и уехал на учёбу в столицу советской пионерии, в международный детский лагерь «Артек». После окончания школы пионерских работников работал там вожатым.

В дальнейшей жизни автора были различные крутые повороты и смена профессий. Но неизбывные чувства из тех давних времён, трепетное отношение к детству, раз за разом напоминали Николаю Семёновичу о прекрасном времени, когда идеалы казались подлинными, а отношения между людьми – честными.

Он сумел сохранить искренность памяти о своей вожатской юности, воспоминания самопроизвольно выплеснулись на бумагу. Так родилась эта повесть. Она о дружбе. О настоящих, почти позабытых сегодня чувствах и помыслах. Она о верности и любви. Она о жизни…

Как заметил философ Спиноза, если вы хотите, чтобы жизнь улыбалась вам, подарите ей сначала своё хорошее настроение.

К этому и призывает вас автор.



1


Вернувшись с рыбалки и загнав пропылённый мотоцикл в сарайчик, измотанный августовской жарой и просёлочными дорогами Сергей сразу же прошёл в долгожданную прохладу своей комнаты. Там на столе белел конверт, а в нём — безутешное горе: «Уважаемый Сергей Семёнович, я не знаю, что делать. Умер мой папа…».

Хотя в его давнюю жизнь пионерского вожатого вплелась не одна сотня подростковых судеб, приславшая письмо девочка вспомнилась сразу: Крым, летняя смена пионерлагеря Артек. Сам он, только что получивший выпускной аттестат школы пионерских работников и эта маленькая москвичка Оля Сорокина, приехавшая к морю в летние каникулы.

Прошло уже четыре года с той пионерской смены. Сергей машинально прикинул, сколько же теперь Оле лет. Получалось, что на будущий год она должна была заканчивать школу.

Потеряв главную опору в своей только-только начинавшейся взрослой жизни, девушка обращалась за помощью почему-то именно к нему, к своему бывшему пионервожатому. На двойном в клеточку тетрадном листе не по-взрослому наивно и доверительно рассказывала, как встречал её папа у школы после занятий, как тайком от матери водил в кино на вечерние сеансы. Зимними же вечерами на ярко освещённых ледовых аллеях Сокольнического парка, оступаясь и смешно при этом взмахивая руками, учился вместе с ней кататься на коньках.

В прочитанных строках, в детальных подробностях жизни юной девушки было так много отчаяния, что Сергей, отложив на потом все дела, сразу же уселся за письменный стол. Но работа не задалась. Всё то душевное, чем хотелось утешить Олю, на бумаге выглядело казённо, словно мёртвая латынь медицинского рецепта. Расстроенный, Сергей поднялся из-за стола, вышел на улицу, закурил.

Полуденное солнце уже прошло зенит, уходило в гущу листвы соседской берёзы. Откуда-то тянуло дымом костра. «Уже и ботву сухую палят», —успокаиваясь, машинально отметил парень.

За низеньким штакетником, отгораживавшим кусты смородины от двора, загремела цепочка и из будки выбрался Чомба. Укоризненно посмотрев на Сергея, улёгся под кустом, подальше от накалённой солнцем площадки перед конурой.

Пёс обижался на своего хозяина и друга за дело. Было воскресенье. Такие дни Чомба чувствовал всегда, потому что по выходным они обычно отправлялись купаться. Псу очень нравилось бежать вслед мотоциклу, на котором хозяин тихонько катил к недалёкой реке. Сегодня же на заре, не обращая внимания на повизгивание и призывный лай, тот уехал куда-то один.

— Не обижайся, дружище, — уловив обиду в глазах четвероногого друга, примирительно обратился к нему Сергей. — Дорога была не близкая, тебе бы её не осилить. Да и жарища вон какая!

От ласковых хозяйских интонаций у пса пропала всякая охота сердиться. Поднявшись, он подошёл насколько позволяла цепь, потянулся, завилял хвостом, по-собачьему заулыбался. На его чёрной смышлёной мордашке с белыми отметинами над бровями проглянул вопрос: «А что, хозяин, ещё не поздно. Может, махнём на речку?»

— Некогда, псинка. Дело срочное, — понял Сергей настроение дружка. Загасив окурок, вернулся в дом.

Только к вечеру письмо было закончено. Пытаясь отвлечь девушку, Сергей вспоминал в нём о походах и конкурсах их отряда, рассказывал о жизни тех немногих своих артековских друзей-вожатых, с кем ещё продолжал переписываться. В конце же советовал ей уйти с головой в учёбу. А на осенние каникулы приглашал в гости. Перед тем, как запечатать письмо, долго колебался. Нужного разговора всё-таки не получилось. Да и как можно было двумя написанными страницами возместить девушке целый мир, ушедший с родным человеком!

Защемило на душе: Вернуться бы в Артек, побродить по знакомым до последнего закоулочка аллеям. Постоять у моря, просто помолчать рядышком с артековской Джульеттой, как между собой называли Олю вожатые.

В эту ночь Сергей долго не мог заснуть. Растревоженная память волна за волной накатывала и накатывала воспоминания.


2


Как-то перед новым годом Сергея по телефону пригласили в комитет комсомола завода. Там, кроме необычно официального комсомольского секретаря, за столом отсутствовавшей кадровички сидела и приветливо улыбалась незнакомая молодая женщина.

— Познакомься, это Фаина Григорьевна. Приехала из Артека, хотела бы с тобой побеседовать, — представил гостью хозяин кабинета, Станислав Новиков.

Представительница руководства главного пионерлагеря страны попросила рассказать Сергея о себе, о работе. В анкетах ему часто приходилось излагать свою простую, как оглавление небольшой книги, биографию. Уже через пять минут говорить было не о чем.

— Ну что ж, стоит попробовать, — обратилась гостья к Станиславу, как бы продолжая незаконченный разговор.

Такая бесцеремонность, будто речь шла о ком-то отсутствующем, Сергея обидела и он уже подбирал слова, чтобы распрощаться и уйти к себе в конструкторский отдел. Почувствовав его настроение, из-за стола привстал Станислав:

— Не хотел бы ты, Сергей, поработать в Артеке?

До парня не сразу дошло, что ему, заводчанину, давным-давно забывшему, как повязывается пионерский галстук, предлагают. Тут в разговор снова вступила гостья. Деликатно и очень доброжелательно объяснила, что после обучения станет он пионерским вожатым и будет работать в одной из артековских дружин.

— Не спешите отказываться. Подумайте, с родными посоветуйтесь, — предложила Фаина Григорьевна в конце беседы. — Я подожду до завтра.

В тот день чертежи на ум уже не шли. Дома после работы первым делом рассказал о предложении отцу.

— Решай сам, сын. Крым, конечно, не Сибирь. А вот как быть со специальностью? Дело-то это для тебя совсем новое.

Вдоволь насмотревшись в беспокойной ночной дрёме цветных полуснов про пальмы и черноморские пляжи, пришёл Сергей наутро в комитет комсомола с двумя заявлениями — об уходе с завода и с просьбой направить на учёбу в ШПР. Так сокращённо называлась артековская школа пионерских работников, где каждый год к началу летнего сезона подготавливали полторы сотни вожатых. Там же проходила и их практика. Затем вожатые разъезжались по пионерским школьным дружинам Советского Союза, часть из них оставалась работать в Крыму, в Артеке.

Сразу после новогодних праздников, получив на заводе расчёт, Сергей уже паковал свой небольшой дорожный баульчик. Долго колебался — позвонить Наташе, или нет. Но так и не решился.


3


Зимнюю неприветливость Крыма Сергей видел впервые. Как разительно отличалось хмурое зябкое январское море от летнего, очаровавшего его в прошлогоднем туристическом круизе! Так уж получилось, но именно в этих местах после выхода теплохода из ялтинского порта впервые наблюдал он в тот раз ослепительно разгоравшееся июньское крымское утро.

От спокойной водной глади на высокую палубу корабля восходила ласковая прохлада. Приносимые лёгким дыханием ветерка с берега едва уловимые запахи каких-то неведомых растений тонкой приправой заполняли необыкновенную голубую прозрачность утреннего воздуха. Закрывавший полнеба гребень горных вершин, укрытое тёмной зеленью субтропиков предгорье, массив Ботанического сада — всё это разгоралось светом солнца, выплывшего из зыбкой дымки морского горизонта.

По левому борту корабля издалека приблизились, а затем медленно-медленно поплыли мимо кривые улочки старинного Гурзуфа, каменный хаос Генуэзской скалы. Во всём своём хаотическом великолепии открылись Адалары. Словно замшевшие в прережитых тысячелетиях братья-неандертальцы, забрели они следом друг за другом в море, да так и застыли там двумя каменными громадами, оставив на берегу меньшую сестру свою, Шаляпинскую скалу.

Развернувшаяся панорама была столь величественна и малореальна, что показалось вдруг зачарованному парню, будто бы в одном из укромных гротов этих островов-скал промелькнул низкий тёмный контур укрывшегося там корабля, ощетинившегося вёслами. Того самого, ясоновского, добравшегося к берегам Таврии из древних мифов.

Из береговой кипарисовой зелени тут и там проглядывали небольшие домики старинной постройки. Правее, забравшись по склону вверх, подальше от беспокойной пенистой кромки моря, высились современные многоэтажные корпуса. Это и был Артек, столица советской пионерии.

А прямо по курсу теплохода, опустив голову в море, в неутолимой тысячелетней жажде хлебал воду косматый лесными чащобами Аю-Даг, Медведь-гора.

В том круизе особенно запомнились Сергею фиолетовая безмерная глубина моря и удивительный прозрачно-синий цвет здешних волн, расходящихся от форштевня теплохода. И когда полгода спустя прибывшего пасмурным зимним днём на учёбу парня поселили в одной из спаленок пустовавшего с осени здания артековской пионерской дружины «Лазурная», его нисколько не удивило такое романтическое название.


4


На подоконнике просторной веранды радиола без перерыва крутила пластинки. Только-только расселившиеся по комнатам съехавшиеся со всего Советского Союза будущие вожатые спешно разбирали чемоданы. Парни утюжили рубашки, и, повязав припасённые для парадного случая галстуки умопомрачительных расцветок, выходили в фойе.

Девушек прибыло ровно в два раза больше, чем ребят. Они заняли весь второй этаж и часть первого. Рядом с комнатой Сергея и четверых его соседей по койкам находилась как раз одна из таких нижних девичьих. Уже в первые часы оттуда был слышен шум застолья, гитарный перезвон и весёлый смех. Заглянув в приоткрытую дверь к ребятам и приветливо улыбнувшись, одна из девушек-соседок без лишних церемоний пригласила их в гости. Захватив привезённую кем-то бутылку вина, только что перезнакомившиеся парни тут же отправились к соседкам.

Сколько их было потом, вожатских стихийных застолий, дней рождения и просто шумных вечеринок без повода! Но сегодня была самая первая, незабываемая.

— Проходите, ребята. Подсаживайтесь к столу. Я — Рита, из Москвы.

Мило улыбаясь и немного смущаясь, миниатюрная тёмноволосая девушка пересела на койке, освобождая место. Рядом с ней расположился Юра, прибывший из Луганска.

Никому из живущих не дано заглянуть в книгу человеческих судеб. Но и без выписок из небесных реестров было видно, что оказавшиеся рядом девушка и парень — половины единого целого, отыскавшие друг друга. На танцах в фойе Юра с Ритой были неразлучны, уже через полгода вожатский Артек праздновал первую комсомольскую свадьбу нового набора ШПР.

Вскоре курсантам, как называли себя будущие вожатые, выдали серебристо-зелёную, красивого полувоенного покроя артековскую форму. Отныне единственно допустимой палитрой их галстуков стал алый цвет, цвет советской пионерской символики.


5


Помимо Сергея и Юры в комнате общежития разместились Володя и Виктор, прибывшие из Ленинграда. Пятым был Серёжа Ерохин, приехавший из-под Тулы.

Тёзке Сергея только-только исполнилось восемнадцать. Проснувшись следующим после вечеринки утром, лёжа в постели, Сергей сквозь прищур глаз с интересом наблюдал, с каким азартом этот рыжеволосый парнишка молча делал зарядку в проходе между койками.

Володя и Виктор уже отслужили в армии, работали до приезда в Артек на ленинградских заводах. Они-то и стали для Сергея-старшего главными «подельниками» по всевозможным проказам, переполохам и вожатским розыгрышам. Уже в первые дни комната ребят получила название «тихий омут». Над её дверью кто-то тайком прикрепил потешную картинку, где был нарисован заросший ивами пруд, расходившиеся на его поверхности круги и торчавшая из воды тёмная рожица с большим смешным свиным «пятачком» вместо носа. Чертёнок на картинке улыбался так плутовато и завлекательно, как мог это делать только сам лукавый.

В свободные вечера у каждого свои дела. Серёжа-младший наверху у девчат, готовится к завтрашним занятиям. Сергей, Володя и Юра обсуждают шансы чешской команды на второе место в чемпионате мира по хоккею. Обсуждают спокойно, потому что самые большие телевизионные страсти уже откипели, «золото» досрочно, за тур до окончания чемпионата, завоёвано нашими хоккеистами.

Виктор, лёжа одетым на постели и улыбаясь, что-то читает. Неожиданно заливается безудержным смехом, вскакивает, подбегает с раскрытым томиком к друзьям:

— На, вот отсюда, только вслух, — настойчиво суёт книжку Владимиру.

— Маленький Джонни, играясь, случайно проглотил пятнадцатицентовую монету, — громко, театально нараспев, читает тот. — Всполошившиеся родители схватили малыша за ноги, принялись изо всех сил трясти его вниз головой. Трясли, трясли — звякнула у ребёнка изо рта на пол вначале десятицентовая монета, а следом за ней — пятачок...

Секундное затишье, затем всеобщий ребячий хохот. Только Юра недоумевает:

— А чего смешного-то? С малышом-то чуть беда не случилась!

Новая пауза, потом взрыв смеха раскатистей прежнего, до изнеможения. Юрка опять в недоумении: он совсем не понимал и никак не принимал юмора!


6


Получив первую стипендию, новосоставленная троица «омутовцев» двинулась с утра пораньше на ознакомительную экскурсию в Ялту.

В столице курортного Крыма в это время было немноголюдно. Вид серых тяжёлых, будто отлитых из свинца волн гнал с пляжа всё живое. Лишь крикливым чайкам была нипочём зябкая неприветливость зимнего Чёрного моря.

По набережной, не задерживаясь, спешили редкие отдыхающие. И только у винных ларьков мужчины-аборигены неспешно обсуждали футбольные и хоккейные проблемы, отхлёбывая при этом из гранёных стаканов вино, щедро разливавшееся из громадных стеклянных конусов скучающими продавщицами.

В этом первом своём выходе в большой крымский свет артековцы и разведали ресторанчик «Грот». Дорога туда вела единственная — подвесная. Усевшись на жиденькие одиночные скамеечки, подвешенные к движущемуся над бездной канату, вцепившись руками в поручни, один за другим молчаливо поднимались ребята вверх с замирающими от высоты и нехороших предчувствий сердцами.

Ресторанчик располагался в громадной полупещере у самой вершины горной гряды, отделявшей Ялту от континентального мира. В нишах его грубо обтёсанных каменных стен, плавно переходивших высоко над головами в закопчёные своды, тускло тлели вычеканенные из потемневшей меди электрические светильники, формой напоминавшие старинные факелы. На массивные столы старого тёмного дерева нечастым в это время посетителям подавались отличные «цыплята табака» и недорогое крымское вино. Сама столица этого винного края — Массандра — просматривалась через широченный остеклённый вход далеко-далеко внизу и была неисчерпаемой темой для шутливых застольных бесед артековцев.

— Хозяин, не дай засохнуть доброму делу. Повтори, пожалуйста, ещё одну амфору, — лучезарно улыбался Витька изнывающему без работы официанту, поднимая и показывая свой пустой бокал. Тот молча подходил к столику ребят и ставил на него доверху наполненный вином очередной небольшой графинчик тёмного стекла, искрящийся бликами светильников.

Обратный путь на фуникулёре, как в Ялте называли подвесную дорогу, показался ребятам сказочно интересным. Уходил в бескрайность, смыкаясь там с морем, затянутый облаками зимний небосвод. Всё остальное было внизу: причудливо нарезанные заасфальтированными улочками кварталы города, передвигавшиеся разноцветные пятнышки людей, разнокалиберные, напоминавшие детские игрушки, кораблики в порту. Верхушки платанов и крыши зданий санаториев проплывали под ногами так близко, что неудержимо тянуло спрыгнуть на них.

Спускались артековцы в Ялту с отстёгнутыми страховочными ремнями, перекликаясь и балагуря:

— Ответьте, други, действительно ли жизнь так хороша, или мне это только кажется? — в восторге орал со своего сиденья Витька, цитируя кумира компании Отапа Бендера. В ответ откуда-то из горных расщелин неслось гулкое, разноголосое: «…ша-а-а!» Хорошее всё-таки вино творили массандровские виноделы!

С того первого раза и полюбился ребятам ресторанчик. Расписанный в красочных подробностях перед обитателями артековского общежития, стал он вскоре любимейшим местом поголовного жертвоприношения вожатских зарплат на алтарь Бахуса, великого бражника и покровителя всех загулявших. Посещался «Грот» регулярно, в начале каждого месяца, сразу после вожатской получки.

Не обходились «тихоомутовцами» стороной в весёлые минуты и ялтинские дегустационные залы. И все самые последние изменения в их ассортиментах и прейскурантах доводились до сведения домоседов из «Лазурной» именно этой, с первых дней крепко повязавшейся троицей артековских первопроходцев.


7


Учили ребят вожатскому делу основательно. Уроки по истории скаутского и пионерского движения, по древним религиям и атеизму перемежались строевой подготовкой, практическими занятиями бальными танцами и детскими играми. Разучивались песни маршевые солдатские, пионерские походные. Немало неожиданного узнали будущие вожатые и про историю благодатного таврического края.

По легендам, залечивали в этих местах свои раны потомки самих аргонавтов. Поселение своё они именовали «Кардиятриконом», что означало «лекарство сердца». Отсюда, будто бы, и произошло слово «Артек».

Занесло ли случайными ветрами из самой Южной Америки ещё одну версию названия столицы советской пионерии, или же просто шутили преподаватели школы вожатых, но с одного из индейских языков слово «артек» переводилось, якобы, как «город обезьян». Для местечка, где в летние смены собиралось одновременно до пяти тысяч галдящих ребятишек, веселее названия выдумать было невозможно. Именно поэтому «обезьянья» летопись Артека нравилась новобранцам-вожатым более всех других:

— Эй, приматы, по-о-дъем! — разносился по утрам на весь первый этаж общежития басовитый Володькин голос. Растормошив ворчащих со сна «омутовцев», бессменный физрук ребячьей палатки принимался приводить их в чувство:

— С четверенек встали, спины распрямили! Эволюцию с бега на месте-е-е, начи-и-и-най!

Программа обучения и распорядок в ШПР были построены в полном соответствии с укладом жизни будущих летних пионерских отрядов. Поначалу с изумлением наблюдал Сергей, как его друзья, двадцатилетние дылды, разделившись на команды, с палками в руках с неподдельным азартом гоняли по просторному спортивному залу пёструю половую тряпку. Называлась эта забава пионерским хоккеем, порою доходило дело и до разборок: размахивая «клюшками» перед носами друг у друга, орали добровольно впавшие в детство без пяти минут вожатые об офсайдах, толчках руками и прочих нарушениях правил игры. Были же эти правила предельно просты и понятны — любым способом затолкать тряпку в ворота противника. Вскоре и сам Сергей, втянутый в сутолоку, с не меньшим азартом стучал по деревянному полу палкой и орал, требуя «паса».

— Шайбу, шайбу! — что есть мочи вторили ему толпившиеся вокруг «игрового поля» болельщицы-однокашницы.

Обучали будущих вожатых и умению мягко шлёпнуться на каменистую гористую артековскую тропинку, не поломав при этом руки-ноги; смущённо пересмеиваясь, пришлось им постигать на уроках и такие неслыханные в советских школах науки, как физиология и гигиена девочек-подростков.

Занятия проходили легко и весело, в учебных программах царил незыблемый в артековской педагогической науке принцип игры и интереса. Рассаженные в громадном классе в четыре ряда по группам-отрядам, курсанты с первых уроков припомнили все обряды недавней средней школы: списывали друг у друга, обменивались записками, шпаргалили, тайком читали на уроках детективы.

Постепенно стали проглядываться и любовные парочки: Ребят на курсе было немного и соседки их без своего внимания не оставляли. Улавливал чуть прикрытый девичий интерес к своей персоне и Сергей. Как-то незаметно для себя самого на занятиях он оказался за одним столиком с Леной Ячменёвой. Девушка приехала из Калининграда, много знала про бывшую прусскую столицу, про таинственные подземные катакомбы и камень янтарь, в изобилии встречавшийся в тех краях:

— Однажды за городом я нашла в песке кусочек янтаря. А когда очистила его от грязи, почувствовала, будто бы рядом кто-то появился. Протёрла я камешек получше, присмотрелась — а из его мутной глубины на меня уставился чей-то живой глаз! Глаз тёмный и такой пронзительный, что я испугалась, бросила янтарь, да бежать, — срывающимся от неподдельного ужаса голосом доверительно нашёптывала девушка Сергею на уроках очередную былину.

Блаженное это было состояние — ощущать у своего уха прерывистое дыхание увлечённой рассказом соседки. И её соблазнительные губы — вот они, совсем рядышком! Как бы случайно поворачивал Сергей голову — и тонул в голубых озерцах-глазах девушки, как погружался совсем недавно в другие, обволакивающе-карие глаза Наташки. Примолкала и Лена. Как долго длились мгновения этого взаимного беспамятства — секунду или больше — никто из них потом припомнить не мог.

Молчаливые эти диалоги стали случаться всё чаще и чаще. Путались в сознании и лица, и времена. Забывшись, не однажды Сергей готов был нашептать соседке то, что когда-то не досказал Наташке. Как-то оговорился в такую минуту, губы сами прошептали имя-наваждение. И хотя внутренние тормоза сработали мгновенно, на полуслове, чуткий слух соседки успел уловить подлог.

Что-то безнадёжное, скорбное легло на лицо Лены, услышавшей чужое женское имя. Ни о чём не стала она допытываться, лишь сникла над тетрадью, принялась излишне старательно переписывать задание. Парень в растерянности начал было что-то вымученно объяснять, попытался даже шутить.

— Не надо Серёжа. Очень прошу, давай помолчим, — вымолвила девушка тихо и так жалобно, что ему стало совсем нехорошо.

Дремавшие где-то внутри воспоминания о Наташке долго не оставляли Сергея. Подобно тени от гигантского маятника периодически наползали, затем отпускали его память на волю, чтобы спустя некоторое время накатить заново. Но весёлые артековские денёчки стремительно неслись вперёд, раз за разом картины прошлой жизни становились всё тусклее и отдалённее. Налаживались и отношения с соседкой по парте.

Юность и беспамятна, и ненасытна. Не только Лена, но и другие сокурсницы нет-нет, да и нарушали душевное равновесие парня, появляясь у его постели в сновидениях. А чаще всего в такие минуты наведывалась Ниночка, некоронованная красавица курса. Потеснив зыбкие контуры полуобнажённых эфемерных соперниц, обретала вдруг соблазнительную плоть, бесстыдно забиралась под одеяло, доводила тело спящего парня до исступления.

А утром яркое весеннее крымское солнце начисто изгоняло из его памяти блики ночных видений.


8


Во время учёбы курсанты частенько привлекались к разнообразным необременительным хозяйственным работам в пустовавших в зимнее время корпусах пионерлагеря. По графику раз в месяц они практиковались в качестве экскурсоводов, дежуря во Дворце пионеров, где была собрана экспозиция спортивных снарядов для подготовки космонавтов. Экспонаты выставки были подарками советских первопроходцев космоса. Вполне работоспособными, вторыми номерами тех, с которыми где-то на сверхзасекреченном объекте страны работали они сами, готовясь к космическим полётам. Помимо тренажёров, в громадном выставочном зале за стёклами витражей вдоль стен висели необычного вида «головастые» костюмы с подшлемниками, на полках были разложены пакетики и тюбики с космическим питанием. Экскурсии были нечастыми, поэтому слонявшиеся по залу практиканты от безделья не знали куда себя пристроить.

Когда троица дежуривших «тихоомутовцев» в сотый раз испытала в действии все центрифуги и тонометры выставки, вконец заскучавшему Витьке пришла вдруг в голову мысль отведать «космических» продуктов. Серёжка с Володькой поначалу наотрез отказались участвовать в авантюре:

— Фаина узнает — головы поотрывает!

— Они уже давно окаменели, все эти закуски да паштеты. А может, и того хлеще, в тюбики набита какая-нибудь бутафорская дрянь.

Но затейник был неумолим:

— Опыт, как говаривал классик, есть любимейшее чадо ошибок трудных. Вспомните судьбу старины Пастера, привившего самому себе бациллу. Человек за научную идею, можно сказать, готов был жизнь отдать, а вы мелочитесь, — пышным слогом урезонивал он друзей. Потом, отступив на пару шагов и приняв позу античного оракула, широким театральным жестом руки обвёл застеклённые полки витражей:

— Вручим же свои судьбы Фортуне! Пусть жребий решит, кому выпадет историческая миссия первым продегустировать разносолы, припорошённые пылью иных миров!

Витькины дурачества возымели действие и вскоре Володька уже сворачивал в трубочки три бумажных листочка. Один из них был помечен черепом какого-то клювастого птеродактиля с парочкой скрещёных куриных лапок под ним, изображённых самим инициатором. Эта «чёрная» метка выпала Серёжке и Витька тут же полез на стул отстёгивать верхние шпингалеты витража.

— Ради света знаний порой приходится укладывать на жертвенный алтарь науки даже самых лучших из своих друзей, — ёрничал он, вручая подопытному громадный жёлтый тюбик с надписью «украинский борщ». Не отстававший по части издевательств Володька с серьёзным видом принялся вслух прикидывать, какие понадобятся медикаменты в случае реанимации первопроходца при неудачном исходе эксперимента.

Не обращая внимания на дурачества друзей, Сергей отвернул крышку громадного тюбика, коротеньким толстым червячком выдавил из него на палец абсолютно неаппетитное коричневое нечто, обнюхал его, потом лизнул. Володька, держа в руке запястье друга, театрально вслух принялся отсчитывать удары его сердца.

— Пульс и давление в норме, — торжественно сообщил он по истечении минуты.

Сергея удивил вкус консервированного продукта – он полностью соответствовал надписи на тюбике. Это был действительно борщ. Причём, именно украинский, — острый, со множеством приправ. Улавливался даже лёгкий аромат лаврового листа.

— Рекомендую, вполне съедобно, — объявил он, наконец, заглядывавшим в рот друзьям, протягивая экспонат Витьке. Тот долго присматривался и принюхивался к чуду отечественной космической кулинарии. Потом, брезгливо вытирая руку куском бумаги и возвращая тюбик на полку, резюмировал:

— Этот продукт определённо был кем-то съеден задолго до нас. Взглянув на висевшие у входа в зал часы, тут же засуетился:

— Деликатесы деликатесами, но время-то к обеду! Пора в столовую, коллеги.


9


Отряды курсантов ШПР долго и тщательно готовились к конкурсу строя и песни. По его сценарию на входных воротах и трибунах артековского стадиона развешивались плакаты. Руководство школы и вожатский Совет решили, что их текст должен быть непременно революционной тематики. Ответственным за изготовление плакатов назначили Сергея, а его помощниками — Витьку и Владимира. Это поручение было явной местью командира вожатской дружины Юрки, завидовавшего привольной жизни друзей.

— Хватит без дела шляться, скоро совсем одичаете, — заявил он своим соседям по комнате сразу после вожатского Совета.

Поздно вечером, за два дня до дружинного праздника, когда Витька вконец изнурил всех гитарными аккордами, Сергей вдруг вспомнил про поручение:

— Полундра, мужики! Нам же плакаты сдавать!

Чертыхаясь, троица «омутовцев» в темноте двинулась к пустовавшей мастерской дружинного художника. Витька тут же развернул на полу трёхметровое полотнище красного ситца и принялся деловито водить по нему кистью. Уже через полчаса текст был готов и ребята, обступившие написанный крупными белыми буквами транспарант, прочли удивительно лаконичное творение друга: «Запевала, шире рот!»

«Здорово!» — сразу же постановили они. После этого автор тут же улизнул отсыспаться, оставив друзей один на один с красками и стайками мыслей-задумок, разлетавшихся, словно бабочки.

— А скажи-ка мне, друже, как баталист маринисту, ты хоть раз в жизни кисти-то в руках держал? — ёрничал Владимир, обращаясь к напарнику, явно подражая именитому герою Ильфа и Петрова.

Балагуря и потешаясь друг над другом, припоминая строки бессмертной книги про гигантское полотно сеятеля, исполненное блудливой рукой великого комбинатора Оси Бендера, полуночники приступили к освоению малознакомого дела. Володька, сидя за столом с карандашом в руке, возился с текстами, а Сергей, размечавший уложенные по полу полотнища, готовился увековечить вызревающие сентенции друга.

Первое их совместное детище отражало самую суть конкурса: «Строй наш социалистический, песня наша – революция». Грохотом канонад гражданской войны сквозило от второго исполненного ими кумача: «Чётким шагом, штык к штыку, по Юденичу и Колчаку!»

Постояли друзья над последним своим творением, с минуту посомневались.

— А что, совсем неплохо для начинающих художников-авангардистов, — подвёл, наконец, итог совместной ночной работе Володька.

Наутро плакаты были предъявлены вожатскому жюри. «Омутовцев» чрезвычайно удивило, когда сидевшие за начальническим столом друзья-ШПРовцы с формулировкой «политически несерьёзный» забраковали плакат про запевалу и его широкий рот.

— Какая ещё политика? Вы что, в ЦК собираетесь его вывешивать? — налетели авторы на буквоедов.

Но те безжалостно, как двусмысленный, раскритиковали и второй плакат, про социалистический строй. Вконец разругавшись с доморощенными цензорами, свернув транспаранты, троица двинулась за поддержкой к руководству школы. Оттуда их снова «завернули» к ШПРовским политкомиссарам, сославшись на вожатское самоуправление. В конце концов развенчанным творцам воззваний пришлось делать работу заново. На этот раз тексты плакатов были попросту списаны с какой-то комсомольской инструкции.

Уже потом, работая в дружине Кипарисной, Сергей получил ещё одну выволочку за свою политическую незрелость и волюнтаризм: При оформлении красного уголка пионерским советом его отряда было решено украсить стенгазету портретом юного Ленина. Подготовив чистый планшет и подобрав подходящую открытку с кудрявым Володей Ульяновым, Сергей несколько раз пытался «уломать» дружинного художника сделать работу побыстрее. Но тот был постоянно перегружен заказами от начальства. Плюнув на бесплодные хождения и ожидания, разлиновав открытку и верхний угол листа ватмана на равное количество пронумерованных квадратиков, Сергей аккуратно, в масштабе и цвете, за один вечер сам скопировал портрет.

— Смотри-ка, оживил вождя! — полушёпотом, с одобрением удивился творению друга знаток живописного дела Витька.

Стенгазета провисела с неделю, когда не ведавшего за собой никаких грехов Сергея потребовало начальство и он предстал перед артековским идеологическим шефом, секретарём Центрального комитета комсомола Калашниковым. Уточнив, когда и как был написан Ленин, тот в категоричной форме выговорил доморощенному «мазиле», что писать портреты руководителей страны имеют право только профессионалы, что подобная самодеятельность носит характер политической дискредитации образа вождя.

Чертыхаясь, они с Витькой тут же сняли злополучную стенгазету, прикидывая между собой, кто из коллег-вожатых тайно нашептал начальству про самоуправство Сергея.


10


После занятий учащиеся вожатской школы уже второй месяц готовили самодеятельный концерт для всего артековского коллектива. Центральное место в нём занимал спектакль о революционных годах, о матросских патрулях и главных часах российского государства, замерших в годы гражданской разрухи без движения на Спасской башне московского Кремля.

Актёрское дело увлекло ШПРовцев. На репетициях им особенно полюбилась роль лихого матросика в бескозырке с маузером на боку. Сцена представляла собой базарную площадь, где он толкался между торговками, балагурил, щупал товар, игриво хватал за бока самих его хозяек, пригоршнями реквизировал семечки, эффектно закуривая при этом одну папироску за другой. Каждому, даже некурящему члену вожатской актёрской труппы тоже хотелось покуражиться, запустить со сцены к потолку актового зала кольцо-другое папиросного дыма. Поэтому после окончания акта бравого матросика за кулисами уже поджидала смена. Сопротивлявшегося и орущего, его тут же хватали под руки, принудительно усаживали на стул.

— Пореквизировался и хватит. Дай и другим поэкспроприировать мелкобуржуазный элемент, — с трудом выговаривая заковыристые слова, Витька сдёргивал с защитника революционных масс портупею, отбирал тельняшку и бескозырку. Без лишних уговоров конфисковывалась пачка папирос и в следующем акте ими попыхивал уже кто-нибудь другой.

В день премьеры заполнивших зал зрителей особенно заинтриговала актриса в роли супруги дворецкого одного из московских дворянских домов, приторговывавшая на базаре всевозможными дамскими украшениями и исподниками из гардероба сбежавших за границу хозяев. Зычный голос дамы, сочные словесные обороты с акцентами одесского привоза звучали неподражаемо колоритно, раскованность в её игре была абсолютно натуральная, базарная. Выйдя на «бис» после окончания спектакля и несколько раз поклонившись, мадам Пустоцветова неожиданно сдёрнула с головы яркий рыжий парик с пышными буклями и перед изумлёнными поварами, завхозами и бухгалтерами предстал… Серёжа Ерохин! Кадет, как его называли все в школе, младший из обитателей «тихого омута».

К лицедейству и сцене Сергея-младшего тянуло с первого дня пребывания в Артеке. А кумиром паренька была находившаяся в зените популярности Эдита Пьеха. Вечерами, а то и в самое неподходящее утренее время, мелодичный гортанный голос юного дарования с поразительным сходством с оригиналом мог совершенно неожиданно разорвать сонную тишину общежития, воспроизводя сложнейшие рулады из репертуара любимой певицы.

Девчата, с первых дней взявшие шефство над самым юным курсантом, на «капустниках» частенько облачали его в свои одежды, делали завивку, накладывали густую косметику. Перевоплощения «кадета» были удивительными, особенно удачными для него были роли почтенных дам. «Я женщина слабая, беззащитная», — на «бис» и на потеху присутствующим разносился в такие театральные вечера его визгливый голос.

— Ты, Серёга, когда пришёл с чемоданом на свой тульский вокзал, отбыл не в том направлении. Надо было рвануть в Москву, в Щукинское, а тебя по ошибке сюда занесло, — по отечески одобрительно подшучивали над пареньком старшие «тихоомутовцы».

Ещё одним «гвоздём» программы вожатского концерта должен был стать дуэт гитаристов. Всего за месяц, отлынивая от занятий, Витька сумел не только аранжировать под инструментальную пьесу мелодию из «Крёстного отца», но и «натаскать» на партию второй гитары в ней тяжеловатого на нотную грамоту Сергея-старшего. У доморощенного учителя уже имелся небольшой сценический опыт, в качестве резервного гитариста самодеятельного оркестра струнных инструментов он когда-то разъезжал по сельским домам культуры. Сергей же вышел на сцену впервые.

Но конфуз произошел именно с прима-гитаристом. Где-то во второй части произведения он вдруг «соскочил» с хитроумных сольных рулад. Продолжая свою несложную ритм-партию, Сергей покосился на сидевшего рядышком друга-учителя, безнадёжно пытавшегося поймать медиатором ускользавшую нить мелодии. Он вдруг понял, что остался один на один с переполненным зрительным залом, что надо спасать и друга, и номер, и самого себя. Мгновенно взмокнув от свалившейся ответственности, изо всех сил удерживая на лице лучезарную улыбку и не переставая «рубить» аккорды, ритм-гитарист склонился к растерявшемуся от волнения Витьке и прошипел ему на ухо пару каких-то словечек. Тот опешил, медиатор замер в его руке. Но уже после секундной заминки сольная вязь Витькиной гитары гармонично вплелась в мелодию произведения.

После благополучно завершённого номера к Сергею подскочил Володька:

— Слушай, а что это за волшебное словечко ты там, на эстраде, шепнул нашему сошедшему с рельсов маэстро?

— Лучше бы тебе это не слышать. Сохранней будут уши.

Счастливо улыбаясь, возбуждённый первым в своей жизни выходом на сцену, Сергей отправил друга со всеми расспросами к проштрафившемуся.

Тем и кончилась Володькина любознательность: после концерта прима-гитарист из «тихого омута» долго ходил хмурым и был весьма нелюбезен.


11


Учебная неделя подходила к концу, летели в книжный шкаф ребячьей комнаты тетрадки и прочая немудрёная атрибутика курсантов. Наступало время святое и неприкосновенное, время личное.

За всё время учёбы Сергей так и не смог до конца привыкнуть к мысли, что живёт у самого моря. Присутствие этого бескрайнего водного простора постоянно ощущалось им свежестью, лёгким ветерком и неумолкающим шумом прибоя. Выходя из общежития, парень каждый раз будто впервые окидывал заворожённым взглядом тёмную, теряющуюся за горизонтом волнистую равнину Понта Эвксинского, как на древнегреческий лад называли море «омутовцы».

Первыми купальный сезон открыли закалённые прибалтийцы. С содроганием смотрел Сергей с прогретого солнышком берега на своих ленинградских друзей, отфыркивавшихся в непрогревшемся ещё море. Лишь однажды, набравшись мужества, заставил самого себя с разбега влететь в апрельскую морскую воду. Потеряв на минуту ощущение происходящего, окончательно пришёл в себя лишь на берегу, когда напялил все подвернувшиеся под руку одёжки.

Уже в летнюю жару навёрстывал Сергей упущенное. Плавал с друзьями и в одиночку. Купался в полный штиль, раскачивался на пологих, медленно нараставших на подходе к берегу волнах, появлявшихся накануне шторма. А однажды не утерпел и забрался в бурлящую пятибальным непокоем стихию, после чего стал считать себя пловцом экстра-класса.

Изредка штормило по-настоящему. В такие дни дежурная бригада спасателей выгоняла из разбушевавшегося моря всех любителей острых ощущений и многокилометровый артековский пляж становился абсолютно безлюдным. Однажды, когда спасатели удалились в сторону Аю-Дага, что-то толкнуло Сергея — не упусти возможность, окунись!

Водяной вал стремительно набирал высоту перед тем, как со страшным грохотом обрушиться на берег. Когда он вырос до размеров двухэтажного дома, Сергей по науке, за секунду до удара волны, поднырнул под неё и ушёл на глубину.

Всё прошло удачно. Неподалёку от берега море размеренно, раз за разом подбрасывало парня на вершины волн, роняя затем в кипящую бурунами пучину между водяными валами. Минут через десять, отведя душу, парень решил выбираться. Попытался «оседлать» попутную волну и въехать на ней на берег. Но та опередила пловца: когда до берега оставалось метров десять, она уже возвращалась навстречу могучим бурлящим потоком. Сергея подхватило и унесло в море. Неудачей кончилась и вторая, и третья его попытка выбраться — стихия не отпускала, игралась с ним, словно сытый котёнок с мышонком.

Помощи ждать было неоткуда, силы искателя острых ощущений стали иссякать. Чтобы отдохнуть и успокоиться, Сергей повернулся на спину и расслабился. Настраиваясь на последнюю попытку спастись, гнал как мог наползавшие панические мысли. Наконец, собрав воедино волю и желание выжить, поймав верхушку волны, снова рванулся вместе с ней к берегу.

Этот урок, преподанный морем, Сергей запомнил навсегда. Он уже цеплялся ногами за дно, когда с берега навстречу с шипением и бурунами двинулся мощный вязкий поток возвращавшейся воды вперемешку с камнями. Выгребая из последних сил, парень сумел-таки удержаться на тверди. Но в большой шторм помимо обычных волн периодически накатывают ещё и непредсказуемые «девятые» валы. В жуткой тишине встала вдруг за спиной Сергея невиданно высокая водная стена. Догнала, с грохотом ударила, опрокинула, оглушила, закрутила в водоворотах.

Он не помнил, как выкарабкался. Но с той поры с величайшим почтением взирал на буйствующую в штормовом экстазе морскую стихию.


12


Пообвыкли ШПРовцы и с учёбой, и с морскими купаниями. Тут весна, завершив свой титанический озеленительный процесс, всерьёз занялась сердцами и душами проживавших в дружине «Лазурная». Дурманящие голову ароматы субтропиков, тронутые загаром стройные тела однокашниц в лёгких одеждах — какой уж тут покой, если тебе всего чуть за двадцать! Закружилась парочками в ночных хороводах вожатская школа, до рассвета оставались неразобранными койки общежития.

Ещё зимой троица из «тихого омута» в шутку на пари связала себя обетом воздержания от слишком близкого общения с сокурсницами. Однако и их беседы на мужских вечерях теперь нет-нет, да и забредали на минное поле былых сердечных драм. Начинались они обычно со смешных историй про неудачное любовное соперничество с соседом по школьной парте; про оплеуху, полученную от девчонки из соседнего дома за излишнюю расторопность в темноте парковой аллеи родного города. И только Витька, фонтанировавший в весёлые минуты шутками и затеями, в такие вечера становился немногословным, по-философски сдержанным. Что-то большое, потаённое, ещё не отболевшее ощущалось ребятами в биографии двадцатидвухлетнего друга. Иногда, сняв со стены гитару и улетев в воспоминаниях из табачного тумана вожатской комнаты в своё ленинградское прошлое, он исполнял что-нибудь задушевное, малоизвестное:

А счётчик такси стучит,
От счастья уносит меня.
От разных квартир ключи
В моем кармане звенят…

Вылазки в Ялту в свободное время, гитарные посиделки по вечерам, — всё это помогало ребятам в добровольном карантине от накатившего на вожатское общежитие весеннего любовного головокружения. Но слаб человек перед силами природы.

Первым пал Витька. Не уберёгся маэстро, угодил-таки в круговерть ночных вздохов и гитарных перезвонов! Вечерами, тайком умыкнув со стены шестиструнную свою подружку, растворялся в темноте тёплой крымской ночи. Выходившее в заросли палисадника окошко ребячьей комнаты всегда было приоткрыто, поэтому никто не ведал, когда он возвращался из непроглядной темноты артековских аллей. Да и кому до всего этого было дело, если эпидемия «прекрасной болезни» поразила всё живущее вокруг! Даже море, перекатывая камешки на берегу, вздыхало как-то по-особому, вкрадчиво и призывно.

На очередную ребячью сходку Витька явился не один. При виде его подружки у друзей отлегло от сердца, все заранее заготовленные обличающие раскольника речи разом вылетели из головы. Они тут же молча порешили: быть исключению в их мужской компании. Потому что если кто и был близок духом непоседам из «тихого омута», то конечно же она, Наденька. Их сокурсница, землячка питерцев.

На гранитных набережных Невы, наверняка, не однажды пересекались дорожки Нади и Виктора. Не могли они не встречаться, потому что и проживали неподалёку друг от друга, и ходили одними и теми же улицами, и бывали в одних и те же кинотеатрах и магазинах. Но познакомились и заглянули друг другу в душу лишь здесь, у Чёрного моря.

Надя с первых минут стала для ребят «своим парнем». Допоздна засиживалась на их посиделках, участвовала во всех ребячьих проказах, вояжах и туристических вылазках. Щупленькая, небольшого росточка девушка с милой вымученной улыбкой на равных со всеми тащила на себе рюкзаки и прочие походные атрибуты, решительно отказываясь от помощи друзей. Если же на улицах Гурзуфа или Ялты затевался шуточный перепляс гулён из «тихого омута», её поддержка мужского хоровода была гарантирована.

Чаще всего отплясывали друзья в такие весёлые минуты любимейший «обрядовый» танец жителей «города обезьян», что есть мочи горланя при этом куплеты:

Меня укусил гиппопотам.
От страха я на веточку залез.
Сижу я здесь, а нога моя там.
Меня укусил гиппопотам!

— Обняли друг друга за выи… За шеи, то бишь! С правой ноги под музыку-у-у, пошли! — командовал обычно Володька. Шеренга разгулявшихся артековцев в форменных одеждах вприпрыжку скакала по набережным курортных местечек, лихо подбрасывая ноги, азартно распевая песенку про кусачего гиппопотама. Как вкопанные замирали при этом степенно прогуливавшиеся отдыхающие, ошарашенными взглядами провожая ватагу исполнителей диковинного канкана.

Получив полноправное членство в компании, Надя беззаветно вверяла ребятам свои по-детски чистые мечты. И уж совсем как со старшим братом откровенничала с Сергеем.

Уже потом, после отбытия из Артека на орловскую «гражданку», получил он телеграмму с вызовом на свадьбу друзей. Выхлопотав на заводе недельный отпуск, срочно выехал в Крым.

Подобно тому, как череда следующих одна за другой волн размывает рисунок, нацарапанный хворостинкой на прибрежном песке, вереница прожитых уже не в артековской общине дней успела изрядно стереть былую задушевность в отношениях Сергея с бывшими сокурсниками. Скованно, ненужным гостем чувствовал он себя в шумном многолюдии родной когда-то дружинной столовой, разукрашенной для комсомольской свадьбы. Не ладился разговор даже с бывшими «тихоомутовцами». И только Надя при встрече не пожелала подчиниться законам времени. Забыв в самый главный в своей жизни день про обязанности хозяйки торжества, в фате, на виду у всех обняла Сергея. Счастливо выплакалась у него на плече, как у родного брата, не обращая ни малейшего внимания на недоумение присутствовавших, мало что знавших и понимавших. Сам Витька, с иголочки отутюженный и необычно торжественный, деликатно отмалчивался, не отвлекая жену от задушевного разговора с приехавшим другом.

И стало вдруг Сергею просто и покойно, будто бы возвратился он в родной дом после недолгой отлучки. А выговорилась вся четвёрка друзей на третий день, удрав с утра пораньше от свадебной суматохи в Ялту, в «Грот».

Когда бы ни случались с тех пор компанейские мужские разговоры про обыкновенную дружбу с женщинами, Сергей в них всегда отмалчивался: не было ни единого шанса убедить скептиков, что есть такая дружба. Хотя и редкое это явление, но в жизни случается. Знал парень не по книгам, что равна она и по чистоте, и по силе дружбе мужской.

Прерывая воспоминания, из темноты приоткрытого окошка комнатки, со скамейки палисадника, до Сергея донёсся вдруг чей-то шёпот и приглушённый девичий смешок. «Валюшка. Ишь как запозднилась со своим ухажёром!» – узнал Сергей голос младшей сестры. «Надо потолковать с ней как следует. Ребёнок ещё, шестнадцати нет».

Встав с койки и сделав шаг к окну, вдруг передумал: «Сам недавно был точно таким полуночником. На сон, порой, только и оставалось, что пара часов».

Молча постояв у окна, с минуту подышав свежестью напитанного ночными ароматами палисадника, Сергей улёгся на постель, прикрылся простынёй и попытался уснуть. Но прерванные воспоминания картина за картиной накатили вновь. Явственно всплыло вдруг лицо Надюши, укор со слезами вперемешку в её громадных серых, по-детски наивных глазах.

Случилось это после возвращения «тихоомутовцев» из злосчастного похода в горы, куда они однажды предательски убежали без неё. Эта экспедиция готовилась ребятами давно, их тайным замыслом было взять штурмом в лоб самую высокую крымскую вершину, гору Роман-Кош.


13


Из общежития выбрались часа за полтора до общей побудки. Когда подошли к подножию горы, всплывшее из зыбкой дымки морского горизонта солнце уже пригревало спину.

Старшим, как участвовавшего в доартековские времена в туристических восхождениях на карпатские вершины, выбрали Володьку. На поляне, у скатившегося с горы гигантского замшелого валуна он деловито разъяснил друзьям, чего нельзя делать при групповых восхождениях. После инструктажа, тщательно затянув шнурки на кедах и ощущая какое-то беспокоящее торжество, три новоявленных альпиниста молча вступили в тень узкой горной расщелины, уходившей вверх. По её краям, уцепившись скрюченными корневищами за каменистый отвесный склон, тянулись к небу уродливые стволы каких-то хвойных деревьев. По дну, брызгая в лица, каскадом водопадов журчала струйка стремительного весеннего горного ручейка.

На одном порыве, не успев сколько-нибудь утомиться, добрались до небольшой площадки, с которой устремлялись вниз сразу несколько расщелин. Те их склоны, которые находились в тени, были покрыты потемневшими языками слежавшегося снега. Противоположные же под весенним солнцем уже очистились, обрывались у края гигантского провала каменными осыпями.

Тишина стояла оглушающая, воздух был не по-равнинному ясен и свеж. Впервые оказавшись так высоко в диких горах, Витька с Серёжкой стояли рядышком и, как зачарованные, смотрели в ту сторону, откуда только что прибыли. Там, в просветах между гигантскими валунами и кронами сосен, слепила глаза солнечными бликами равнина Понта Эвксинского. На необъятной этой глади не было ни единой точки, на которой мог бы задержаться взгляд. Корпуса артековских дружин, рассыпанных по берегу моря, с высоты казались игрушечными коробочками, раскрашенными под домики и собранными в поселения на полянках среди пигмеев-кипарисов.

А за спинами ребят, сверкая снежной белизной склонов, величественно и бесконечно терялась в нагромождениях скал и облаков вершина Роман-Коша, цель их экспедиции.

Первым от чар отошёл Серёжка. Подобравшись к краю одной из пропастей, осторожно заглянул вниз. Он даже присвистнул от удивления — на самом дне полукилометрового провала едва проглядывалась рощица каких-то деревьев, казавшаяся сверху обыкновенной замшелой кочкой. А чуть ниже парня, на расстоянии вытянутой руки, нависал над провалом ствол застрявшей между уступами гигантской сухой сосны с обломанными сучьями. Срезало ее, видимо, каменной лавиной. Швырнуло на край бездны, словно сухую былинку.

— Сюда, мужики! — почему-то полушёпотом позвал Сергей друзей.

Осторожно огибая валуны, к краю пропасти подобрались и Витька с Володькой, с замиранием сердца заглянули в пугающую глубину провала. Зачарованные увиденным, с минуту помолчали. Потом, тихо посовещавшись, вся троица, лёжа на самом краю обрыва, начала расшатывать громаду непогребённого деревянного покойника.

Соскочив с уступа, дерево ринулось в пропасть. Уменьшаясь в полёте до размера карандаша, уже у самого дна, ударившись о каменный отрог, ствол начал рассыпаться на малоразличимые с пятисотметровой высоты щепки. Картина гибели великана поражала какой-то замедленностью, фантастической нереальностью происходящего. В величественной, безмолвной каменной необъятности, окружавшей парней, физические законы и человеческие мерки казались абсолютно ничтожными, недействительными.

Передохнув, ребята продолжили восхождение. Первым через осыпь перебирался Володька. Осторожно ступая на камни, сделал один шаг, второй. Дальше ему не повезло, пласт под ним ожил и устремился к обрыву.

Страшным голосом закричал парень. Упав плашмя, ломая ногти, на ходу пытался зацепиться за неподвижные валуны краёв осыпи, скользившей в пропасть.

Оцепенев от ужаса, Витька и Серёжка наблюдали, как погибал товарищ. Уже набрав скорость, летевшее к гибели человеческое тело ударилось о ствол одинокой, искорёженной бесконечными камнепадами чахлой сосёнки. Руки Владимира судорожно обвили деревце в тот самый момент, когда ноги уже свисали над бездной.

Витька с Серёжкой пришли в себя, начали суетливо связывать брючные ремни в страховку. Обвязав её конец вокруг кисти руки, к смертельно напуганному другу стал спускаться Виктор. Подстраховывал, цепляясь за камни, Сергей.

Когда благополучно выбрались на большой уступ, Владимир ослабел настолько, что не мог даже самостоятельно сидеть. Прислонив находившегося в шоке товарища спиной к валуну, Сергей начал отпаивать его водой из походной фляжки.

— Всё в порядке, всё позади, — твердил он, успокаивая друга и самого себя.

За хлопотами не сразу заметил, как куда-то запропастился Виктор. От дурного предчувствия ему стало не по себе: только что одному горе-альпинисту чудом удалось спастись от гибели, – и вот неизвестно куда исчез второй. Ну как успел сорваться вниз? Оставалась, правда, надежда, что Витька в одиночку ушёл к вершине. Это было на него похоже: ещё у подножия, запрокинув голову и азартно щуря глаза твердил, что обязательно оставит на макушке Роман-Коша отпечаток подошвы своего башмака.


14


Как только Владимир отошёл от шока, Сергей единственно доступным для подъёма краем расщелины спешно двинулся искать второго друга. Череда уступов привела его к крутой трёхметровой отвесной стене, подняться на которую не было никакой возможности.

В окружавшей парня тишине и величественной каменной непоколебимости не ощущалось абсолютно ничего живого, движущегося. Лишь в запредельно высокой голубизне неба чёрным вестником беды парила какая-то птица.

— Ви-и-и-итьк-а-а! — закричал Сергей отчаянно, что есть мочи. Были в этом крике и безысходность, и остаток надежды — а вдруг тот ещё жив? Вдруг ему чудом удалось забраться на кручу? Но ответом Сергею стало лишь многократно повторенное эхо.

Непослушными дрожащими пальцами парень вытащил из промокшей помятой пачки сигарету, с жадностью затянулся едким дымом. Простояв неизвестно сколько у стены над жутким провалом, решил возвращаться. Соображал он плохо, поэтому заблудился. Соскочив с одного из каменных уступов на расположенный ниже вдруг понял, что дальше нет никакой дороги: Под ногами зияла бездонная пропасть. Вверх, на только что оставленный карниз, забраться без посторонней помощи было невозможно. Справа был провал, а слева дорогу перекрывал «язык» слежавшегося снежного наста, готовый вот-вот соскользнуть в бездну. Растерянность и страх накатили на парня. С трудом разместившись на уступе он присел, обхватил голову дрожащими руками. Холодная дрожь безысходности постепенно перешла и на всё его уставшее, обезволившее тело.

Опытные альпинисты говорят, что в горах чудес не бывает, там случаются только трагедии. Но Сергею удалось вернуться к месту первого привала. Для этого ему пришлось целый час сантиметр за сантиметром растапливать теплом своего тела пласт почти отвесного снежного «языка». Перебравшись на его противоположный край, парень обессиленно присел на валуне и долго тупо смотрел на только что проделанную им пятиметровую поперечную тёмную проталину. Это было второе за день чудо спасения человека от гибели: Неожиданно, ни от чего, снежный пласт вместе с дорожкой от Серёжкиного тела вдруг стремительно нырнул в пропасть.

Владимир уже полностью пришёл в себя, соображал и разговаривал. Сергей без утайки рассказал другу, что их осталось только двое. Подавленные и растерянные, ребята молча сидели рядышком на валуне. Надежд на возвращение пропавшего Витьки не оставалось никаких — горы, похоже, забрали-таки свою жертву.

Солнце уже перевалило на вторую половину дня, когда ребята засобирались вниз. Им предстояло страшное — сообщить в школе о гибели товарища. Неожиданно за их спинами послышался шум осыпающихся камней и на площадку откуда-то сверху, со скалы, спрыгнул вдруг… Витька!

Это потом, в общежитии, были рассказы с подробностями героического восхождения. В момент же встречи у всех троих друзей по щекам неудержимо текли слёзы неожиданного, пронзительного счастья.

Витька не сумел добраться до вершины. Часа полтора ему пришлось лежать на снежном пласту пятью метрами выше того уступа, с которого кричал Сергей. Витька слышал голос друга, но его ноги в тот момент уже свисали над пропастью: Нельзя было не только откликнуться, но даже глубоко вздохнуть. Он ждал, когда растает снег, и долежался до момента, когда онемевшим от холода животом почувствовал обнажившиеся острые верхушки камней. Это было третье за день чудо спасения из дарованных Провидением каждому из ребят.

К подножию горы они спустились на одном дыхании, долго молча сидели на прогретом солнцем бугорке – от пережитого и усталости у всех троих разом отказали ноги.


15


Пролетели месяцы учёбы, накануне заезда первой летней пионерской смены педагогический коллектив Артека принимал окончивших школу в свои ряды.

Посвящение в вожатые было обставлено как ассамблея, где повелитель богов и земной тверди Зевс возложением меча на головы благословлял на самостоятельную работу каждого получавшего аттестат.

— Быть пионерам родителями, братьями и товарищами в играх клянётесь? — вопрошал громовержец.

— Клянёё-ё-мся! — стоголосым хором отвечали вступающие в вожатское братство.

Полумрак, светящиеся краски превосходно сделанных костюмов «небожителей», их вдохновенная актёрская игра — всё это создавало ощущение феерического, неземного праздника. Спектакль закончился громадным костром и полуночным пиршеством.

Трое друзей при распределении напросились в дружину «Кипарисная». Называлась она так неспроста. На её территории не росло никаких иных деревьев, кроме мрачноватых, нелюбимых птицами кипарисов. Она была самой крайней, пограничной с Гурзуфом пионерской дружиной Артека, курортный город и «город обезьян» разделяла лишь Генуэзская скала. Был этот пионерлагерь самым стареньким, слыл у артековских вожатых непрестижным. Но перед всеми другими имел одно неоспоримое преимущество — рядом, в двухстах метрах, находился Гурзуф с его магазинами, кафе и автостанцией.

С окончанием школы на Сергея стала накатывать тоска по дому, по грибным полянам и берёзовым перелескам средней российской полосы. А пуще всего — по новенькому мотоциклу, пылившемуся вдали от хозяина в сарайчике на окраине его родного города.

Это было непростое дело — собрать деньги на столь серьёзную покупку. Но ещё сложнее было, разъезжая на удачу по городам Советского Союза, захватить на распродаже очередную партию мотоциклов, завезённых из Чехословакии. Сергею повезло лишь при третьей попытке, в Минске. Оттуда своим ходом, вдвоём с другом, они и пригнали домой две стремительные, вишнёво-красные «Явы», слывшие в юношеских ватагах вершиною престижа.

Не хватило парню одного лета, чтобы вдоволь накататься на своей сверкавшей никелем безотказной любимице, потому и снилась здесь, в Артеке, почти каждую весеннюю ночь. Часто вспоминалось, как с включёнными огнями подкатывал он вечерами на «вертушку», где собиралась молодежь монастырской окраины города; Как соседские девчонки упрашивали прокатить с ветерком. Не отказывал он им, катал по вечерним улицам. Но сам-то ждал, когда подойдёт Наташка. А та не спешила. Лишь через неделю, когда надоело мучить и себя, и Сергея, подошла. Положила руку на руль и то ли попросила, то ли приказала: «Поехали?» Ни слова не сказав, парень запустил двигатель.

Унесла их быстроходная машина в ночной беспросвет, в укромную берёзовую рощицу. Туда, где когда-то бродил с ружьём сам Тургенев. Там и забылись они, утонув друг в друге, впервые перешагнув через все условности и табу. Сколько неистовства было в их неспокойной любви! Оба будто предчувствовали, что отпущено им свыше на двоих всего лишь мгновение. Уехал он вскоре в Артек. Уехал не простившись, не пожелав перешагнуть через какую-то мелкую обиду. Спохватился, писал не однажды, но ответа так и не дождался.

Захватывали Сергея ностальгические воспоминания. Тянуло уединиться, успокоиться. Снимая непокой души, не раз помогала ему в этом Генуэзская скала.

На её вершину уходили две тропы. Одна из них, туристическая, со стороны города была перекрыта стальной изгородью с вечно закрытой на замок дверцей. Вторая была мало кому известна, потому что начиналась прямо от кромки морского прибоя. А на высоте пятиэтажного дома скалу насквозь пронизывал тоннель. Высечен он был ещё во времена эллинов, грубые следы допотопных орудий каменотесов древности явственно просматривались на его сводах. По легендам, использовался тоннель в те давние времена для жестоких обрядовых целей: Раз в год к отвесному обрыву над морем по нему выводили красивейшую девушку древнего Гурзуфа. Внизу, в бушующей пучине, прекрасную дань уже ожидал суровый властитель морей, прелюбодей Посейдон.

От стен тоннеля, помимо промозглого холода, тянуло чем-то мистическим, неладным. Поэтому вожатые старались там не появляться. Другое дело — постоянно залитая солнцем, покрытая зелёным травяным ковром вершина Генуэзской скалы. Эта небольшая площадка ещё со школы была любимейшим местечком уединения «тихоомутовцев». Она обладала одним удивительным свойством: В ложбинке, рядом с единственной на весь Гурзуф чахлой, неведомо как туда попавшей берёзкой, там даже в самую лютую штормовую непогоду травинки стояли, не шелохнувшись. «Чудное местечко. Прямо-таки крымский филиал райских небес», — метко пошутил как-то Володька.

Ещё в апреле, удрав с уроков, загорал там Серёжка да детективы читал. Приподнимет, бывало, голову — свист ветра в ушах, монотонный грохот ударявших о скалу водных громад, злое шипение всклокоченных, уползавших из береговых расщелин потоков. Стоило же прижаться к курточке, разостланной на согретых солнцем, отполированных дождями камнях, наступала полнейшая тишина и безветрие. Ближе к маю на площадке расцвели маки и запахи весны переполнили этот потаённый клочок Гурзуфа. За это, наверное, и любил Чехов притулившийся на городском склоне Генуэзской скалы домик, где писались им когда-то тихие, человечные рассказы.

Как-то при случайной встрече Сергей увлёк вверх Нину, недавнюю свою сокурсницу. Среднего росточка, с точёной, как у японочки фигуркой, девушка во времена учёбы была тайно обожаема многими курсантами ШПР. Частенько в беспокойных сновидениях наведывалась и к Сергею. Изредка, сделав ошеломительную укладку роскошных своих русых волос, уходила с подругами на танцульки в Гурзуф, в молодёжный туристический лагерь. Незаметно улизнув от друзей с надеждой встретить Ниночку, выходил побродить по городу в такие вечера и Сергей. Девушке нравились и ненавязчивые ухаживания парня, и он сам. Но и только. Поклонников у неё было хоть отбавляй, с выбором единственного и неповторимого она не спешила. А после выпускного школьного бала и распределения они оказались в разных дружинах и в свалившихся на голову парня хлопотах Нина была почти забыта. К тому же, по слухам, на новом месте её закружило с дружинным музруком. Да так, что хоть драму пиши.

Объект её воздыханий любовную эту историю воспринял как очередной краткосрочный курортный роман. Нина же увлеклась всерьёз. Когда у них что-то разладилось, она тяжело переживала разрыв, была тиха и задумчива.

Тут и случилось совместное восхождение Сергея с Ниной на Генуэзскую скалу. Загорая, они провели на вершине почти весь выходной. Каждый из них не прочь был восстановить прежние, более чем дружеские отношения. Но, видно, не по силам людям изменить направление стрелы Купидона, пролетающей мимо, между ними. Не помогли стать парой двум близким молодым людям благотворные духи Генуэзской скалы. Растаяли, улетучились куда-то и былая доверительность в их беседах, и тревожащий сердца взаимный интерес. Не только с грустью, но и с неожиданным тайным облегчением расстались они, теперь уже навсегда.


16


Переселение в «Кипарисную» прошло буднично. Уже к обеду были оформлены документы, получена новая вожатская амуниция. Витька после этого сразу куда-то запропастился и Сергей пошёл в общежитие обустраиваться. Закончив дела, вышел на улицу развеяться. Здесь ему и было вручено послание: «Сэр! В 16 часов по Гринвичу вам надлежит явиться на верхнюю виллу. Форма одежды — парадная, смокинг заштопать и почистить». Аналогичное предписание получил и Володька. Подписей не было, но всё это могло быть написано только рукой Витьки, и ничьей другой. Тот не любил эпистолярного жанра. И уж коль усаживался за письменный стол, то лишь по сверхважному делу.

Верхней виллой на условном ребячьем языке называлась артековская радиомастерская. Здесь в одиночестве работал, а иногда и ночевал Анатолий, главный по всему что только звучало, пищало а чаще просто шипело на артековских радиостолбах. Ещё во время учёбы, сдружившись с радиомастером, ребята в его мастерской занимались изготовлением электрогитар.

При первом посещении хозяйства Анатолия их внимание привлекла радиоаппаратура в комплекте с каким-то необычным киносъёмочным аппаратом.

— Это — самый первый отечественный видеомагнитофон. Работал в горах над Гурзуфом, на даче у самого Хрущёва. А потом он подарил аппарат Артеку, я его лично получал. Руку мне жал, о жизни расспрашивал. Представляете? — с гордостью пояснял мастер, подключая систему к электророзеткам и демонстрируя смутные видеозаписи каких-то пионерских массовок.

Как единственного в городе знатока электроники его частенько приглашали на небольшой гурзуфский винзаводик для наладки радиоусилителей и прочей автоматики. Неисправные заводские приборы Анатолий частенько приносил к себе в мастерскую, где «тихоомутовцы», недавние заводчане, помогали ему в ремонтных работах.

Заводик, где подрабатывал артековский радиомастер, был неприметным лишь для непосвящённых. Между тем, на его территории под землёй размещались старинные, великолепно оборудованные винные подвалы. Партии крымских вермутов и портвейнов, доводившиеся там до кондиции, увозились прямёхонько в Москву. И не куда-нибудь, а на кремлёвские праздничные столы!

Каждый ремонтный час Анатолия оплачивался администрацией завода натурой — бутылкой-другой чудного вина. И сегодня, судя по Витькиной весточке, как раз и подоспело время такого расчёта. Обычно дни «получки» Анатолия плавно переходили в вечера дегустации вин. Так оно и вышло. Паяльник и прочие инструменты были отложены в сторону. Следуя рекомендациям специалистов ялтинских дегустационных залов, постигая «букет» заработанного честным трудом элитного вина, ребята после каждой выпитой рюмки театрально чмокали губами, дурачились и подшучивали друг над другом. За этим увлекательнейшим занятием запозднились, в новое общежитие заявились лишь заполночь.

Утром, на дружинном педсовете, перед первым заездом пионеров, недавние выпускники вожатской школы поделились попарно для работы на отрядах. Сергей и Виктор со своими напарницами Майей и Ириной выбрали средний возраст заезжающих, палатки их пятого и шестого отрядов оказались смежными.

С нетерпением и тайными сомнениями ожидали новоиспечённые вожатые встречи с первыми своими питомцами. Листались конспекты, на перспективу писались планы организации досуга пионеров. Но с прибытием ребятишек хлопоты оказались совсем не педагогического свойства. Отлетевшие пуговицы пионерской формы, разболевшиеся от жары и утомительной дороги головы подростков, потерянные в первые же часы панамки — да мало ли что может случиться с недорослями, проехавшими кто тысячу километров, а кто и все три.

Прибыла в «Кипарисную» не только советская детвора, но и пионеры из Монголии, и маленькие испанцы, и даже мальчуганы с противоположной стороны земного шара, из Колумбии. Только уложив спать всё это шумливое племя, «новоиспечённые» вожатые до конца осознали, сколь нелёгок будет их труд.


17


Открыв глаза, Миша не сразу сообразил, где находится. Просторная комната с высоким потолком, два ряда кроватей со спящими на них ребятами. Рядышком с его койкой не было ни привычного старенького домашнего столика, ни сложенной на нём стопки любимых книжек. Внимание только что проснувшегося мальчугана отвлекал то нараставший, то на секунду замиравший гул. Звук был такой, будто кто-то неподалеку приоткрывал а потом медленно захлопывал цеплявшуюся за землю створку громадных ворот. Потом всё повторялось снова и снова. В памяти паренька зарницей вдруг всплыло: «Артек!» А шумит, перекатывая несметное количество камешков, то самое Чёрное море, гигантскую тёмно-синюю кляксу которого он подолгу разглядывал на картах на уроках географии, мечтая о путешествиях в пальмовые края.

Окончательно пришедший в себя ото сна мальчик вспоминал, как вчера их, пионеров из средней полосы России, прибывших в Симферополь утренним поездом, рассаживали по автобусам. А потом была долгая дорога через перевал. Сразу после него Миша высмотрел все глаза, ожидая, когда же покажется море.

Слева за поворотом открылись необычного вида скалы. Напоминали они громадные серые сосульки, поставленные каким-то сказочным великаном остриём к небу. Перекрывая натруженный гул мотора, кто-то в автобусе громко объяснил, что эти высоченные тонкие горы-иглы называются «пальцами дьявола». Шоссе повернуло направо, и тут издали, из просвета между деревьями Мишу на мгновение ослепил солнечный блик. Солнце от чего-то отражалось. Море?

Это было, конечно же, оно, море. Горизонта видно не было, небо вдали сливалось с шероховатой от волн бесконечностью, сверкающей солнечным бисером.

Сразу после прибытия автобуса в дружину Миша не утерпел и в одиночку тайком убежал на берег. Море было совсем не таким неподвижным, каким он его представлял. Оно жило, раз за разом медленно накатывая на берег а потом также лениво отползая, с шумом увлекая за собой миллиарды мелких разноцветных камешков. По пустынному берегу мальчик шёл в сторону Аю-Дага, Медведь-горы. У громадной скалы, наполовину забредшей в море, не утерпел и вошёл по колено в ласковую воду.

Возвращался из самовольной отлучки верхней дорогой через парк. Никогда не виданные им высокие деревья, выстроившиеся вдоль асфальтированных дорожек, напоминали пирамидальные тополя, что ровным рядочком стояли у забора его школы. Только цвет их узорчатых листьев был какой-то тёмный и неживой. «Кипарисы», — догадался Миша.

Послышавшиеся у входа в палатку шаги прервали воспоминания. Дверь приоткрылась и вошёл Сергей Семёнович. Окинул взглядом спящих ребят, встретившись глазами с Мишей молча указал пальцем на свои ручные часы — вот-вот будет горн и подъём. Затем вожатый вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. «Пошёл в соседнюю палатку, к девчонкам», — предположил мальчик. Воспоминания вчерашнего дня вернулись снова.

Отрядный сбор-знакомство проводился на берегу, сразу после обеденного отдыха. До моря было только руку протянуть. Бесконечное число раз оно подползало к самым ногам, а потом ненадолго с шипением оползало. И ни секунды покоя, хотя ветра не было никакого.

У них в шестом отряде двое вожатых. Майя Александровна первой стала рассказывать, как она училась, как работала пионервожатой в одной из киргизских школ. Сергей Семёнович – тот больше молчал. Потом цветок, который Майя Александровна сорвала с клумбы и понарошке назвала микрофоном, ребята передавали друг другу. Тот, у кого цветок оказывался в руках, рассказывал, кто он и откуда приехал. Интересней всего было слушать Сорокину, москвичку. После неё коротенький рассказ Миши про деревню и свою школу показался самому мальчику совсем скучным. Микрофон-цветок он передал Ашоту и тот начал рассказывать про горы и древний город Ереван.

После сбора пошли на экскурсию в Гурзуф. Стоило выйти за ворота, как они сразу же оказались на кривой, узенькой городской улочке, уходящей под гору. Зашли в магазин. Там продавались маленькие, плоские как открытки, пакетики. А в них — стеклянные тоненькие длинные пузырёчки с лавандовым и розовым маслом. Пакетики были недорогими и ребята накупили их для подарков домой сразу по несколько штук. От них, словно от копёнок свежего сена, исходил живой цветочный аромат.

Вечером был сбор дружины, после которого разошлись кто куда. Шестой отряд вместе с вожатыми решил снова пойти к морю. В темноте оно вздыхало как живое, шевелясь в отблесках зажегшихся огней дальнего города.

Все уже перезнакомились, рассказывали друг другу смешные школьные истории. Потом заговорили про путешествия и Сергей Семёнович поинтересовался, кто из них читал Александра Грина. И тут Сорокина начала рассказывать про сказочные города Зурбаган и Лисс, про шхуну капитана Грея и алые паруса. Всё-таки здорово она умеет это делать!

Тут вожатый предложил разучить артековскую песню. Слова в ней были нормальные, без всяких там пионерских салютов:

За туманом утренним
Слышен моря плеск.
Россыпь перламутра
Стряхивает лес.
В это время сонное
Всюду чудеса
Вновь у горизонта
Вижу паруса.

Рассказал Сергей Семёнович и про девочку, отдыхавшую лет пять назад в Артеке и написавшую стихи для этой песни. Мише почему-то особенно запомнился её последний куплет:

И теперь сквозь ветер,
По морским волнам,
Я иду навстречу
Алым парусам.
На лицо попала
Мне морская соль.
Это мой кораблик,
Это я — Ассоль.

Несколько раз за вечер он украдкой вглядывался в ночное море — то вдруг померещился плеск волн о борт незаметно подплывшей лодки, то отчётливо донёсся хриплый выдох кого-то из её гребцов.

Когда уходили от моря, он забыл на пляжных лежаках панамку. Сорокина шла последней, захватила её с собой. Вернула без всяких обидных шуточек. «Сорокина девчонка ничего, не заносчивая», — неожиданно подумалось пареньку.

За дверью палатки раздалась вдруг громкая музыка и тут же смолкшее шипение настраиваемого приёмника. Зашевелился, открыл глаза и молча спросонья уставился на Мишу Ашот, сосед справа.


18


Побывав у мальчишек, Сергей заглянул и в спальню к девочкам. Сегодня отряду предстояла подготовка к дружинному конкурсу инсценированной песни. Поэтому, несмотря на выходной и кучу личных планов, он с утра пораньше тоже вышел на отряд – в одиночку с такой работой Майечке не справиться.

Конкурс планировался тематический, ко дню начала войны. После долгих обсуждений шестой отряд решил инсценировать песню о московских пареньках Серёжке и Витьке, ушедших сразу после выпускного школьного вечера на войну.

Долго не могли найти самую главную идею инсценировки.

— Девочки, девочки, представьте старую московскую коммунальную квартиру. Таких у нас ещё много. На стуле сидит старушка в чёрной косынке, а на столе перед ней — фотография мальчика в фуражке и с футбольным мячиком в руках. Это её единственный сын, погибший в войну, — торопясь и волнуясь словно на школьном экзамене, предложила Оля Сорокина.

Сергей, сидя вместе с пионерами за длинным отрядным столом, вмешивался в ребячьи разговоры лишь изредка. Ему интересно было наблюдать, как тоненький ручеёк детского творчества, нащупав свежее русло, вырывается на простор неудержимыми фантазиями:

— А на стене — портрет отца Витьки в будённовке.

— Нет, не с футбольным мячом, а на велосипеде.

— Ты что, откуда велосипеды? Их перед войной было раз-два – и обчёлся.

Предложение Сорокиной, — мать в траурном чёрном платье, скорбящая перед портретом погибшего сына, — и было принято для инсценировки. «Умница девочка», — подумалось вожатому.

Когда дошли до куплета «…но помнит мир спасённый, мир вечный, мир живой, Сережку с Малой Бронной и Витьку с Моховой», решили обыграть сцену возложением пионерами гирлянды к солдатскому обелиску.

Расписав роли, принялись за изготовление реквизита: Вместо фотографии погибшего паренька нашли подходящую иллюстрацию из журнала. Обелиск изготовили в столярке из фанеры, гирлянду сплели из кипарисовых ветвей. Когда всё было готово, пошли репетиции. Инсценировка как будто бы получалась.

На конкурсе по наступившей в актовом зале тишине было видно, что игра пионеров шестого отряда захватила зрителей. В конце песни, когда по сцене проносилась гирлянда, вся дружина вдруг встала и торжественно отсалютовала погибшим юным героям-москвичам.

Но на заседании дружинного жюри старшие ребята, задурив головы малышам, подбили их отдать призовое место первому отряду. Как ни утешал Сергей своих питомцев, остаток дня они ходили, как в воду опущенные. Такая явная несправедливость расстроила и самого Сергея. Но не влезать же в дела ребячьего жюри! Пионерское самоуправление в Артеке было не показушным, оно старательно поддерживалось и начальством, и самими вожатыми.

С утра следующего после конкурса дня в ребятишек шестого отряда вселился бунтарский дух. Как ни уговаривал их Сергей заняться запланированными отрядными делами, они были неуправляемыми. Препирались, задирали друг друга. Всё это в конце концов измотало Сергея:

— Делайте что хотите, я вам больше не вожатый, — сорвался он и, расстроенный, ушёл в общежитие. Не раздеваясь улёгся на койку, бессмысленно уставился в потолок.

Минут через пятнадцать под окошком комнатушки прозвучала вдруг «увертюра» ребячьей капеллы:

— Серге-е-ей Семё-но-ви-и-ич!

Вожатый даже не пошевелился. Детский хор повторил призыв погромче. Сергей соскочил с койки и согнав с лица хмурое выражение, направился к двери. Во дворе же, увидев понурившихся своих питомцев, не выдержал и искренне, от души, заулыбался. Ожидавшие взбучки ребятишки при таком неожиданном повороте дел выдали «ура» и облепили вожатого со всех сторон. Инцидент был исчерпан, начиналась серьёзная работа по строевой подготовке – на следующем дружинном конкурсе строя и песни решено было взять реванш у дылд из первого отряда.

Ребятишки готовились старательно, но на соревнованиях заняли всё то же второе место. Классно отшагав с песней по стадиону, отряд потерял несколько условных очков на перестроениях. И всё потому, что Витя Козлов, словно заснув в строю, запоздал с переходом в третью шеренгу. После оглашения на вечерней дружинной линейке итогов конкурса пионеры шестого отряда так набросились на провинившегося, что Сергею стало искренне его жаль.

Он давно замечал, как от обидных ребячьих шуточек этот молчаливый паренёк отдалялся от отрядных дел, замыкался в себе. На отрядных вечерних танцульках сторонился мальчишеских групп, заговорщицки обсуждавших какие-то свои, судя по всему, уже сердечные дела. На привалах в походах, присев вдали от всех, жевал в одиночестве свой бутерброд. Частенько покрикивала на незадачливого паренька и напарница Майечка. Несколько раз Сергей пытался поговорить с Витей о школе и семье. Но паренёк отмалчивался, старался уйти от разговора и вожатый оставил попытки разобраться со сложным мальчиком, ограждая его, по возможности, от безжалостных ребячьих нападок.

Когда череда дружинных конкурсов подошла к концу, притерпевшиеся к южному знойному солнцу пионеры всё больше и больше времени стали проводить на пляже.

В Артек съезжались ребятишки и из среднеазиатских республик, и с Чукотки, и из монгольских степей. Не умеющие плавать, они не представляли, насколько коварным бывает море. Затеяв в «лягушатнике» шумные игры, частенько теряли ориентацию, оказываясь за сигнальными поплавками, на глубине. Поэтому отрядными правилами разрешалось одновременное купание лишь десяти ребятишек. Главной же задачей дежурившего по пляжу вожатого был пересчёт детских голов.

— …Шесть, семь восемь, девять, — беззвучно шевелил губами Сергей. Одной головы не хватало. Снова пересчёт — снова недостача. Отшвырнув на пляжную гальку мегафон, в полной вожатской амуниции, парень бросался в море. Влетев по пояс в воду, замирал на несколько секунд. Дождавшись выхода на поверхность громадного пузыря воздуха, выдохнутого напоследок бедолагой, погружался в бурлящую глубину к нему на выручку. Сколько их, напуганных и наглотавшихся горькой воды, вытянул он за свою вожатскую жизнь на галечный артековский берег!


19


Откуда взялась эта кличка, никто из вожатых вспомнить не мог. Но Шундриком Женьку стали называть с того момента, как сразу после службы в армии он пришёл наниматься на работу в дружину. Через месяц, упросив начальника лагеря, Шундрик вселился в вожатское общежитие, перетащив туда и всю свою амуницию для подводного плавания. Как он сам объяснял, дома в Гурзуфе с матерью было скучно. Да и вышагивать на работу каждое утро лишний километр надоело.

В пионерлагере Женька выполнял кучу обязанностей. Красил лавочки стадиона, ремонтировал водопровод и поломанные стулья. Когда в дружине проводились военные игры, малопочётная роль нарушителя границы поручалась именно ему, Женьке. Заламывали руки за спину изловившие его артековские подростки-следопыты, терзали облачённого в драную фуфайку «шпиона» овчарки, приводившиеся на время игр с соседней погранзаставы.

Море Женька знал и любил беззаветно. Здесь, на крымском берегу, он и родился, и вырос, и выучился всем рыбацким премудростям. К вечеру после работы с маской подводника и острогой уходил куда-нибудь подальше, на глухой берег, чаще всего – к скалистым обрывам Аю-Дага. Возвращался в сумерках, и в переполненном его садке непременно били хвостами только что отловленные рыбины самых разнообразных черноморских пород. А поскольку Шундрик был принципиальным бессребреником, добыча поступала на кухню, в общий котёл.

Женька и стал первым Серёжкиным учителем подводного плавания. Нацепив на друга резиновую маску с громадным стеклом, обвязав у пояса конец сигнального фала, отправлял его в первые подводные заплывы. Сам же, держа в руке второй конец верёвки, оставался подстраховывать на суше.

Поначалу обучаемый никак не мог привыкнуть к дыхательной трубке. Захлебывался, постоянно выныривал и чертыхался. И только на втором часу учебной практики несложный аппарат был освоен и Серёжка пошёл на настоящую глубину.

Глубоководные ландшафты новичку не понравились. Они были совсем не такими красочными и привлекательными, как в кинофильмах про морские путешествия. Чужой серый, сковывавший движения мир настораживал. Когда же на заросшем водорослями каменистом дне он нос к носу сошёлся с обыкновенным бычком, тот показался ему опасным страшилищем. После этого новоявленный водолаз совершенно охладел к подводным путешествиям и Шундрик надолго остался без сподвижников в деле освоения морских пучин.

Ко дню рождения кого-нибудь из вожатых или ещё по какому торжественному случаю Женька непременно получал от друзей предписание обеспечить вечеринку ухой. Он никогда не отказывался. Даже наоборот, искренне радовался предстоящей работе. Но его обязательным ответным требованием было обеспечение операции прикрытием с суши. «Операцией» такое мероприятие называлось потому, что в полдень, облачившись в доспехи подводника, шёл Шундрик на опасное разбойничье дело и без стоящих «на стреме» «подельников» мог быть крепко поколоченным.

Располагавшийся выше пионерлагеря небольшой крымский колхозик промышлял всем понемногу. На его предгорных полях выращивались лаванда и виноград, из которого делалось популярное среди вожатых первоклассное сухое вино, разливавшееся в литровые стеклянные банки, видом напоминавшие дубовые бочоночки. А в море, в сотне метров от скалистых Адалар, почти всегда белели пенопластовые поплавки колхозных рыболовецких сетей. Вот туда-то и отправлялся Женька на свой рисковый промысел. Незаметно погрузившись у берега, в подводном режиме добирался до сетей и выуживал из них знаменитую черноморскую кефаль. Кроме неё в «каботажных» рейдах вдоль скал Шундрик за час-другой отстреливал острогой целый садок рыб совсем уж диковинного вида и расцветок.

С нетерпением ожидали вожатые отбоя в такие вечера. Питомцы-пионеры это чувствовали и с выгодой для себя «валяли ваньку», не желая укладываться по койкам. Особенно доставалось от недорослей Витьке. Его ребятишки соглашались не бузить лишь после того, как вожатый по второму, а то и по третьему кругу ревел им голосом «под Высоцкого» попурри из кинофильма «Вертикаль». Самой же любимой у пионеров пятого отряда была песня со словами: «...А у дельфина срезано брюхо винтом, выстрела в спину не ожидает никто…». Удивительное дело, но именно под маршевые гитарные ритмы и рублёный слог этой «колыбельной» и смыкались глаза мальчишек Витькиного отряда.

С девочками было проще: Витькина напарница Ира рассказывала им перед сном истории про знаменитостей. Откуда она черпала невероятнейшие подробности из жизни известных киноактрис, для всех оставалось загадкой. Но девочки этими вечерними посиделками очень дорожили и слушались Иру с полуслова. Но вот, наконец, улеглись страсти в отрядных спальнях. Выскользнув за дверь, вожатые бесшумно уходили с асфальтовых лагерных дорожек в заросли ничейной земли между дружинами «Кипарисной» и «Лазурной». Там, заглушая тихий шелест морского прибоя, на многолетней неофициальной вожатской костровой площадке уже булькало и постреливало искрами костра хозяйство Шундрика; Из громадной трехвёдерной кострюли, «уведённой» на ночь из лагерной столовой, уже тянулся к звёздному небу столб пара, пунцовый в свете пламени костровища.

Женька рассаживал всех прибывавших поближе к огню. Выуживая из отдельно стоявшего чана какую-нибудь рыбёшку, поднимал её над головой так, как перед увертюрой поднимает свою палочку дирижёр симфонического оркестра:

— У таких рыбин вынимайте икру и откладывайте в сторону, на потом. Отрезайте голову, потрошите и бросайте в кастрюлю, — командовал он. Затем объяснял, что делать с рыбинами-приправами, — водились в море и такие. Костлявые, они использовались лишь для навара, после чего выуживались из котла специальной дырявой ложкой. Последней шла в кипящий бульон крупно порезанная кефаль.

Все эти тонкости приготовления рыбацкого блюда знал Женька в совершенстве. Кульминацией же сложнейшего кулинарного действа был обряд проперчивания и сдабривания ухи специями. Наведавшись накануне домой, собрав кое-что с малюсенького своего огородика и прикупив остальное на базаре, он приносил великое множество пучков и пакетиков. Вся эта уймища пряностей по строгой рецептуре доморощенного шеф-повара и закладывалась в бурлящий котёл.

Наконец, наступал апофеоз. Раздетый до пояса, освещаемый сполохами костра, Женька вставал с дирижёрского пенька во весь свой рост. Подобно шаману, благославляющему на трапезу собравшееся у костра родное племя, театрально поднимал над головой вместо бубена громадную алюминиевую крышку от кастрюли. Звучал гонг, возвещавший начало чествования юбиляра. Позаимствованные из столовой на вечер стаканы наполнялись кокуром и номерными массандровскими портвейнами.

Неописуема эта кулинарная композиция — стакан вина и тарелка только что приготовленной ухи. От диковинного такого сочетания у вина поднимался градус, а у собравшихся — и без того хорошее настроение. После нескольких тостов на подручных шумовоспроизводящих инструментах исполнялся гимн в честь юбиляра, а следом — в честь творца ухи. Готового ко всему наихудшему Женьку хватали на руки и волокли к берегу. Там, при свете факелов, под языческие песнопения артековских дев, выполнялся обряд водоопускания его тела в море. Затем вожатые шумно возвращались к костру и начиналась заключительная, художественная часть вечера.


20


Песни свозились в Артек со всего Союза не только вожатыми, но и самими пионерами. Поэтому каждый месяц репертуар костровых концертов обновлялся. Здесь самодеятельная песня и проходила всесоюзную «обкатку», разлетаясь затем по самым дальним городам, урочищам и кишлакам страны.

Пели у костра сольно и хором. Пели народные, артековские пионерские, вожатские лирические и, конечно же, бардовские песни про горы, привалы и походную любовь. Признанному прима-гитаристу Витьке обычно азартно помогал аккордным гитарным боем Серёжка. Подключался и баян музрука Саши, одинаково виртуозно исполнявшего и пионерско-вожатскую классику, и джазовые баллады Гершвина, и серьёзную музыку. В хорошем настрое, с баяном в руках, Саша был неподражаем.

Так уж получалось, что на вечеринки в Кипарисном собирались почти всем последним выпуском ШПР. Приходили вожатые самых дальних дружин Артека, включая ребят из Морского пионерлагеря. Почти всегда приходил оттуда и Валерка. По пять километров вышагивал он ночной порой с аккордеоном на плече, чтобы посидеть с друзьями у костра, покушать знаменитой на весь вожатский мир шундриковской ухи. Когда Валерка аккуратно, как ребёнка, брал на колени аккордеон, девчонки подсаживались поближе. Музыкант каким-то особым чутьём умел уловить самый потаённый девичий настрой, его инструмент живым голосом мог задушевно побеседовать и со всем хором разом, и с каждой из соседок в отдельности. Но чаще всего пел его аккордеон для Люды. Она всегда сидела рядышком, и в темноте крымской ночи эта пара исчезала самой первой.

Уходили от костра не только парочками. Периодически то одна, то дугая группа вожатых спускалась к морю освежиться. Один из таких «перегревшихся» по жребию оставлялся сторожем при одежде. Можно было, конечно, за ней и не приглядывать, потому что если вожатские форменные брюки и сорочки и исчезали вдруг с берега, утром пропажа обязательно обнаруживалась на погранзаставе, находившейся в полукилометре от пионерлагеря. Подбирали и тайком уносили вожатское «обмундирование» солдаты-пограничники. Их наряды, бесшумно скользившие по ночному пляжу, нет-нет, да и демаскировывали себя в отблесках вожатского костра. Вообще-то соседи, что называется, «дружили семьями» и одежда ночных купальщиков уносилась на заставу ради забавы. А может, и из обыкновенной белой солдатской зависти к вожатской вольнице.

Ограниченная невеликими финансовыми возможностями сервировка полуночного стола компенсировалась громадным количеством приготовленной дармовой ухи. Поэтому после завершения вечеринки Женьке, отвечавшему за порядок на территории лагеря, приходилось в одиночку затаскивать в комнатушку общежития кастрюлю, на четверть ещё заполненную недоеденным деликатесным продуктом. Эта прикрытая крышкой гигантская посудина обычно оставлялась на ночь на полу под столом, заполняя комнату ребят запахом приправ и костра, навевая в их снах воспоминания о проведённом вечере.

Лечебно-бальнеологические свойства ухи познавались гулёнами на следующее утро. Приподняв крышку, вожатые кружкой черпали и тут же с удовольствием употребляли этот уже остывший, удивительно вкусный восстановитель бодрости и хорошего настроения.


21


Сережке после вчерашнего ночного концерта удалось вздремнуть чуть больше двух часов. Гуляке предстоял выход на отряд, поэтому его подняли с постели принудительной водоохлаждающей процедурой. Для этого случая на подоконнике ребячьей комнатушки всегда стоял на «боевом дежурстве» графин, наполненный водой. Это была крайняя мера, применявшаяся дежурным вожатым против особо злостных лежебок.

Умывшись, полусонный парень открыл шкафчик, где ещё со вчерашнего дня были приготовлены и аккуратно развешаны свежевыстиранные и отутюженные рубашка, галстук и форменные артековские брюки. Рубашка с галстуком были на месте, а вот вместо выглаженных родных его брюк валялся неопрятный комок помятых Витькиных. «Опять штаны увёл! Убью пижона», — чертыхнулся про себя Серёжка.

Такое случалось нередко. Витька любил пофасониться. Одеться, что называется, «с искоркой». На стирку же и глажение времени ему, по обыкновению, не хватало. Поэтому, если Серёжка утром запаздывал с подъёмом, без всяких церемоний и угрызений совести облачался в начищенную форму друга, благо телосложения и роста ребята были одинакового. Всерьёз обижаться на Витьку было делом бесполезным, потому что он сам был готов в любое время и в любом месте снять с себя и подарить любому попросившему любой атрибут своей одежды.

Поглядывая на часы и мстительно подбирая про себя слова анафемы похитителю брюк, Серёжка в спешном порядке принялся утюжить его помятые. Рядом, в центре комнатки, деловито возился со своими громадными гантелями Лёша, уже успевший побывать на стадионе и выполнить весь свой утренний минимум.

Он вселился в вожатское общежитие недавно и как-то незаметно. Уже на следующее утро старшая вожатая ему единственному сделала ранний подъём. Поначалу вожатые никак не могли разобраться, в качестве кого принят на работу этот молчаливый, спортивного вида парень, основной обязанностью которого была уборка и поливка стадиона. После этого он исчезал, возвращаясь лишь к полднику. Через неделю выяснилось, что Лёша Цупоченко, чемпион Европы и мира по самбо среди юниоров, часть дня проводил на тренировках в спортзалах ближних санаториев. Он сам добровольно напросился в Артек на время подготовки к олимпиаде. Тут и свела коварная судьба лучшего самбиста земного шара со старшей вожатой дружины «Кипарисная». Валентина Николаевна была, пожалуй, единственным человеком на Земле, при встрече с которым Лёша трепетал, словно нашкодивший школяр. Серёжка с Витькой, наблюдая, как тот ранним утром старательно «метелил» помелом беговые дорожки лагерного стадиончика, частенько подтрунивали над чемпионом:

— Алексей, старшая просила напомнить про кучу мусора, неубранную у входных ворот. Надо бы туда наведаться.

Услышав про свою начальницу и про мусор, чемпион мира стремглав бросался с лопатой и дворницким ведром к указанному месту.

Лёша был добродушным и таким невозмутимым, что вожатые долго не могли поверить, что он — самбист мирового класса. Однажды «тихоомутовцы» упросили его показать свои награды. Медаль чемпиона Европы была громадной, но весила удивительно мало. Даже не верилось, что она из золота.

— Пустая она, как банка из-под вазелина, — объяснял ребятам её владелец, гулко постукивая ногтём по награде. Вторая чемпионская медаль, мирового значения, была хоть и поменьше размером, но гораздо тяжелее.

Очень скоро Лёша был «прописан» в общежитии по всем правилам — в застолье, с хорошей рюмкой доброго крымского вина. Поначалу виновник торжества отказывался выпить, ссылаясь на завтрашнюю тренировку.

— Придётся сходить в спортивный уголок за кубком. Рюмка ему, видите ли, не по ранжиру, — с напускной строгостью пенял чемпиону председательствовавший за столом Витька. В конце концов, обречённо улыбаясь, Лёша пригубил-таки свою чарку.


22


Розыгрыши над друзьями — дело обычное в вожатской среде. С Лёшей же Цупоченко этот номер не проходил. Он совсем не умел обижаться. С обезоруживающей улыбкой большого доброго человека он так простодушно и доверчиво воспринимал все коварные задумки друзей, что пропадало всякое желание шутить. Однажды «омутовцы» решили подбить Лёшу на состязание в «супервольной» борьбе:

— Вызываем вас, сэр, на поединок. Защищайтесь, мы намерены положить вас на лопатки и распять, — бросил Витька вызов самбисту во время футбольной разминки.

— А то и раз шесть, — не утерпев, вплёл в шутку друга свою ниточку юмора Владимир.

Троица задир, сделав позы борцов и театрально демонстрируя мускулатуру, взяла чемпиона в кольцо.

Как же они порхали в воздухе от Лёшиных захватов и прочих приёмов, по очереди и все разом мягко шлёпаясь на песок спортивной площадки! Самбист как-то по-доброму сумел вначале «приземлить» разгулявшихся друзей, а потом собрать всех низложенных в общую шевелящуюся кучу. Удивительное дело, но после этого «боя» ни у кого из «нападавших» не было ни единой крупной ссадины.

Со временем старшая вожатая, помимо ежедневной уборки стадиона, «навесила» на Лёшу уймищу других подсобных работ. Он снимал и вывешивал дружинные плакаты, перетаскивал койки и матрацы, раскладывал и собирал лежаки на пляже. Ко всему прочему, лучший самбист планеты вместе с Женькой и Серёжкой был зачислен в секретную группу штатных дружинных диверсантов.

Инсценировку нападения на лагерь обычно готовили в строжайшей тайне. Лишь после того, как у «стратегических» объектов — кухни и административного домика — закладывались дымовые шашки, в конце «тихого часа» старшая вожатая тайно собирала председателей советов отрядов. Посвятив в планы предстоящей игры, Валентина Николаевна вручала им конверты, где отрядам предписывалось взять «шпионов» в кольцо за территорией лагеря, в кустарнике предгорья. Там и происходил захват «нарушителей границы».

За минуту до подъёма поджигались костры у «взорванных» объектов. Чадили, покрывая территорию дружины серо-жёлтым въедливым дымом шашки, тревожно трубил горн. По радио старшая вожатая многократно повторяла выскочившим из спален растерянным со сна ребятишкам, что лагерь подвергся нападению диверсантов. Следовало распоряжение собраться на дружинную линейку, где отряды получали от своих председателей боевые задания с маршрутами передвижений. Вожатым в этой игре отводилась роль военных советников.

Лёша с Женькой уходили вверх не спеша. По дороге устраивали мелкие пакости — в узких местах заваливали тропинку сушняком, оставляли на каменистых склонах тлеющие тряпки. Добравшись до условного места, связались по рации с начальником лагеря и доложили о готовности. До подхода поисковых отрядов было полчаса и «лазутчики» принялись устраиваться в непролазных кустах, в замаскированных лежбищах.

Сергею в игре отводилась роль законспирированного шпиона. До финальной точки он обычно добирался с пионерами. И лишь после «пленения» Лёши и Женьки, тайно переодевшись в припрятанную драную одёжку и наложив на лицо боевую раскраску туземца, устраивал нападение на охранников и побег «подельников».

Следуя за юными следопытами, он приглядывал – нет ли среди них утомившихся и сбивших ноги. Если такое случалось, «раненых» тут же отправляли назад в дружину, в «госпиталь». Наблюдая за своими ребятишками, вожатый искренне радовался за Мишу, командира отряда. Всё у мальчугана получалось, он везде успевал. Остановит отряд на пятиминутный привал, соберёт совет вокруг карты с маршрутом, деловито распорядится.

А ещё замечал Сергей, как нет-нет, да и задержится Миша будто бы ненароком около Оли Сорокиной. Что-то скажет девочке, улыбнётся. Когда же она слегка ушибла ногу, паренёк со знанием дела смазал ушибленное место йодом и туго его перебинтовал. «Славный растёт парнишка», — думалось Сергею.

Не один вожатый тайно наблюдал за Мишей. Не отводила глаз от командира отряда и сама Оля.


23


«Диверсантов» взяли в кольцо. На их присутствие указывало и чуть тлеющее костровище с обугленными кусками картона с надписями на иностранном языке, и валявшийся рядом облитый красной тушью бинт, и наполовину выпитая лимонадная бутылка. Наступила заключительная часть операции — прочёсывание кустарника.

Женьку обнаружил мальчуган из самого младшего отряда.

— Здесь, здесь! Сюда! — что есть мочи заверещал он.

Налетевшие со всех сторон его приятели тут же гроздьями повисли на размалёванном сажей «диверсанте», повели сдавать начальнику лагеря. Лёше повезло меньше, его «брали» ребята из первого отряда. Силёнок у 15-летних подростков хватало, руки «нарушителю» заломили так, что самбист морщился от боли. После этого был объявлен общий сбор поисковых групп. Пойманную парочку усадили под деревцем, по поясу связав друг с другом верёвкой.

Наступал Серёжкин выход. Пока руководитель поисковых групп отвлекал собравшихся вокруг него пионеров, переодевшийся и вымазавшийся красками «лазутчик» незаметно подполз к «пленённым» и перерезал связывавшую их верёвку. Все трое, ломая кустарник, молча бросились разбегаться в разные стороны. Остолбеневшие от наглого нападения ребятишки приходили в себя целую минуту. Затем начался гвалт, неразбериха и шумная погоня.

Отбежав метров на сто, Сергей залёг в подготовленный заранее «схрон», забросав себя ветками. По доносившимся торжествующим крикам юных следопытов понял, что двух его «подельников» уже схватили, дело оставалось за ним. Внезапно метрах в трёх от него, осторожно раздвигая ветки кустарников, появилась девочка. Остановившись рядом с кучей хвороста, где прятался Сергей, стала озираться вокруг.

Их глаза встретились. На лице девчушки отразился такой неподдельный ужас, что Сергей готов был выбраться из своего лежбища, чтобы успокоить бедняжку. Но, вовремя вспомнив про свою дикую раскраску, решил отлежаться.

Девочка пришла в себя. С душераздирающими воплями: «На помощь! Он здесь, на помощь!» — стремглав бросилась бежать прочь сквозь кустарник в сторону поляны. Минут пять спустя изловленный и связанный до посинения «лазутчик» уже лежал под кучей взгромоздившихся на него возбуждённых подростков. Пошевелиться Сергей остерегался — уж больно гневно они на него посматривали.

На вечерней линейке раздавались грамоты особо отличившимся юным поисковикам. Тройка изрядно помятых «диверсантов», успевших вымыться и переодеться, стояла тут же, почёсывая свои боевые ссадины. Долго потом мальчишки из младших отрядов указывали на них пальцами, нашёптывая друг другу: «Это шпионы, шпионы!»


24


Сергея разбудил шум под балконом вожатского общежития. «Не дадут отоспаться даже в законный выходной», — недовольно подумал он, выглядывая в окошко. Там, у киоска союзпечати, толпились монгольские пионеры. Они оживлённо лопотали на своём языке, чем-то обменивались. Всё это напоминало небольшой базарчик. «И что интересного они нашли в киоске? Ведь там, кроме конвертов и карандашей, ничего не бывает», — заинтересовался Сергей. Выйдя на балкончик и присмотревшись, очень удивился. Ребятишки скупали… школьные резиновые ластики! Брали их десятками, упаковками. На сколько хватало денег.

Стиралки скоро закончились и киоскёрша в срочном порядке поспешила на базу за запасом следующего месяца. А у покупателей к тому времени подошли к концу русские рубли, после чего по дружине «пошли гулять» монгольские тугрики, на которые юные иностранные «коробейники» выменивали у наших ребятишек гривенники и прочее советское «серебро».

Сергей с интересом разглядывал впервые попавшую к нему в руки иностранную валюту. Монгольский тугрик был точной копией советского рубля и по размеру, и по цвету, отличался лишь надписями и гербом. То же поразительное сходство было и у трёшек. А запасались ластиками маленькие иностранные коммерсанты неспроста. У них на родине, в Монголии, каждая такая копеечная резинка возрастала в цене в сотни раз!

Официальным, «парадным» пионерлагерем, где обычно гостили иностранцы, считалась дружина «Морская», располагавшаяся на противоположном краю Артека, под склоном Аю-Дага. В «Кипарисной» же зарубежные гости останавливались редко. Кроме отряда пионеров из Монголии, здесь отдыхала только группа маленьких испанцев. Чуть позднее нелегально, вопреки запрету своего диктатора, сюда прибыли и ребятишки из Колумбии.

Во второй половине воскресного дня, когда солнце ушло в кроны кипарисных аллей, единственная трибуна небольшого стадиончика дружины «Кипарисная» заполнилась ребятишками. Вот-вот должен был раздаться судейский свисток и начаться… международный футбольный матч! Сразиться в поединке предстояло сборной команде советских пионеров и объединённой сборной ребятишек из Испании и Колумбии. Ответственным за организацию спортивной встречи и главным судьёй был назначен Сергей.

Это были годы победоносного шествия популярнейшей игры по стране. Ещё свежи были воспоминания об оглушительном выступлении советских футболистов на олимпиаде, об участии в полуфинале чемпионата мира и победе на чемпионате Европы. Фамилии футбольно-хоккейного универсала Всеволода Боброва, юного Эдика Стрельцова, вратаря Алексея Хомича и его молодого преемника Лёвы Яшина в ребячьих кругах произносились также трепетно, как имена русских былинных богатырей. А на далёком южноамериканском континенте в это время восходила звезда великого Пеле. Лишь чуть меньше легенд среди советских болельщиков ходило про его соперников и соратников, – Сантоса и Гарринчу.

Испанских и колумбийских ребятишек приехало в Артек немного. Лишь собрав вместе всех южноамериканских и европейских тёмноволосых щупленьких футболистов, удалось составить подростковую команду. Сергей, большой любитель и знаток футбола, с интересом наблюдал, с каким азартом они тренировались, готовясь к игре. Родственный язык, удалённость от родины и какая-то беззаветная увлечённость игрой уже на тренировках превратили их в сплочённый коллектив. Особенно удивляли смуглые мальчуганы из Колумбии. Было им лет по десять-одиннадцать, но они уже умели и перебросить мяч друг другу головой, и верхом пробить по воротам.

В сборную советских пионеров пожелало записаться столько юных патриотов, готовых постоять за честь СССР, что можно было составить целых три команды. Отбор кандидатов был шумный и конфликтный, в окончательный состав вошли подростки на год-два старше заграничных ребятишек. И в скорости, и в силовой игре они явно превосходили южан. И лишь в обводке заметнее были проворные гости.

Задача перед Сергеем, судьёй самого главного матча смены, была поставлена ещё накануне, на педагогическом совете. «Ничья и только ничья», — настаивало дружинное начальство. На кухне по этому случаю уже был заказан громадный пирог на всех футболистов, без всяких проигравших.

Это было непростое дело — останавливать игру свистком и назначать штрафные удары в момент, когда мяч готов был влететь в ворота гостей. Наши мальчишки, явно переигрывавшие маленьких смуглых южан, обижались и недоумённо поглядывали на Сергея. Но он был не посто вожатым, но и самым главным на поле. А потому вслух высказывать своё недовольство никто не осмеливался. Зато трибуна безумствовала. После каждого неправедного судейского свистка юные болельщики, втихую подстрекаемые вожатыми, закадычными друзьями Сергея, стучали ногами по гулким доскам трибуны, слаженным хором требуя немедленной отправки судьи «на мыло».

Пролив тысячу потов, потеряв среди ребятишек репутацию справедливого вожатого, Сергей «сделал»-таки ничью. Самое удивительное, итоговый счёт «четыре — четыре» нисколько не обидел юных советских футболистов. Поостыв, они улыбались недавним противникам, объяснялись с ними на языке жестов и футбольных терминов. Поняв, что помимо суровых спортивных состязательных законов существуют ещё и неписаные нормы человеческого гостеприимства и великодушного отношения к младшим, они простили Сергею то, что в футболе не прощается ни одному из судей. Окончательно всех примирили поздравления на дружинной линейке и громадный вечерний пирог.


25


После отбоя утомившемуся от судейства Сергею вместе с друзьями предстоял семикилометровый марш-бросок вверх, в предгорье, где каждую смену разбивался спортивный лагерь. Днём там учили туристическому делу пионеров, а вечером собирались у костра вожатые всех артековских дружин. Там, вдали от многолюдных курортных набережных, звучали песни, туристические были и небылицы, готовился чудный, пахнущий дымком и горными травами чай. Уже глубоко заполночь, освещаемые сполохами костра, танцевали вожатые парочками, с душою вполголоса подпевая гитаристу:

А у костра ни сесть, ни лечь
И не устанет дождик сечь.
Слушай, давай станцуем вальс
В ритме дождя…

Он так и назывался, этот артековский вальс, — «В ритме дождя».

Из горного лагеря ночные гулёны возвратились лишь к рассвету. Едва прикоснулись их головы к подушкам, как последовала утренняя побудка.

Выйдя из общежития и плохо соображая, Сергей остановился, с минуту в мечтательной тоске смотрел на Генуэзскую скалу. Потом, вздохнув, побрёл в столовую получать бутерброды и походную посуду — отряду предстояло восхождение на Медведь-гору.

До предгорья добирались верхней дорогой, по шоссе. Можно было пройти и через все артековские дружины вдоль берега моря. Эта дорога была и живописней, и интересней, но зато длиннее. Время же поджимало — с турпоходом нужно было обернуться до обеда.

Восхождение на Аю-Даг — дело ответственное. Забраться-то на неё по проторённой дорожке как будто бы несложно, но за пацанами смотри да смотри — в любой момент могут и ногу подвернуть, и свалиться без сознания от дневной духоты. Напарница Майечка умница, накануне никуда из общежития не отлучалась. Отоспалась, свеженькая и весёлая. Знай себе вышагивает, с ребятами щебечет да песни распевает. Сергею оставалось лишь присматривать за отстающими — не утомился ли кто, не сделать ли привал.

С напарницей Сергей ладил. По возрасту она была чуть ли не сверстницей своих питомцев. Задорная, никогда не унывающая. Лишь однажды, на экскурсии в Ялту Сергей видел, как девушка потеряла голову. А произошло всё это из-за необычной травмы одного из мальчишек их отряда. Тот бежал по тротуару, и вдруг, коротко вскрикнув, плюхнулся на асфальт, схватившись за ступню. Сандалия соскочила и из пятки тоненьким пульсирующим фонтанчиком ударила струйка крови. Подбежавшая первой Майечка закричала так нехорошо и страшно, что Сергей испугался не столько за пострадавшего, сколько за неё. Когда пришёл в себя, прикрикнул на напарницу и, нащупав на лодыжке напуганного мальчугана вену, придавил её пальцем. Потом нарочито громко, скрывая волнение, приказал Майе бежать в аптеку за бинтом и пластырем. Прополоскав рану принесённой из моря водой, наложил тампон и пластырь, забинтовал. Женя — так звали мальчугана — вначале прихрамывал, а потом и думать забыл про свою рану. Когда вернулись в лагерь и в медпункте решили продезинфицировать порез, на его месте обнаружили лишь небольшое розовое пятнышко. Медсестра подозрительно посмотрела на ребятишек шестого отряда — уж не пошутили ль дружки Жени, когда рассказывали историю про лужу крови. Сам Сергей так и не смог до конца понять, что же произошло с пареньком. Майечкину же истерику долго не мог забыть. Крепко она напугала его в тот раз.

Туристическая тропинка пошла вверх, забрела в кустарник, привела в лесок. Отсюда и начиналось настоящее восхождение.

Сделали привал. Он был очень кстати и самому Сергею, потому что жажда мучила неимоверно. Пока Майечка хлопотала со стаканами и бутербродами, он ещё раз проверил шнуровки на башмаках ребятишек. Те были оживлены — восхождение на Аю-Даг бывает один раз за всю смену. Вопросов куча, на каждый подробно ответь. Стисни зубы, но марку вожатскую держи, улыбайся ребятам. Они-то не виноваты, что вожатому приходится лезть в гору после бессонной ночи. Для них сегодня праздник – самого главного крымского «медведя» «седлают».

Вершина Аю-Дага не нравилась Сергею ещё с первых восхождений, со времён ШПР. Ему, приученному к светлым берёзовым рощам средней российской полосы, было неуютно в здешнем мрачном, задичавшем во влажном воздухе буреломе. Вступив в сумрак завалов горного дикого леса, в мир запаха гнили и тлена, притихли и пионеры. И лишь когда открылся вид на море, все ожили и загалдели.

Отсюда, с высоты, стоявшие у подножия Аю-Дага яркие домики Морской дружины казались какими-то ненастоящими, построенными для лилипутов. Справа, вдали от моря, громоздились многоэтажные корпуса лагеря «Горный». Впереди громадной пиалой просматривались трибуны центрального пионерского стадиона, места торжественных парадов артековских дружин. Массивы зданий дружин «Лесной», «Озёрной» и «Прибрежной» переходили в утопавшую в зелени самую старую часть Артека, где располагалась дружина «Лазурная». Напротив неё в море темнели Адалары, потерявшие отсюда, сверху, всю свою неприступность. Чуть далее, за Шаляпинской скалой, среди остроконечных верхушек кипарисов проступали крыши низеньких построек их родной «Кипарисной». А сразу за Генуэзской скалой нагромождением старинных домиков и современных кварталов простирался Гурзуф. За ним ровными, параллельными рядочками проступали сквозь прозрачную дымку крошечные коробочки домиков спортивного лагеря «Спутник». И уж совсем на грани видимости, на морском горизонте, детским корабликом просматривался теплоход. Медленно и неутомимо держал он курс в сторону берега, к невидимой отсюда ялтинской бухте.


26


К обеду вернулись без опоздания. Проголодавшиеся ребятишки мигом расправились и с нелюбимой кашей, и со всем прочим, что стояло на столах в столовой. Уставшие но довольные, они возбуждённо обсуждали только что закончившееся восхождение.

Сразу после тихого часа девочки ушли на отрядное место, в беседку у Генуэзской скалы. Мальчишки же куда-то запропастились. Сергей забеспокоился. Ещё во время привала на вершине Аю-Дага он заметил, что с ними что-то произошло. Они обособились двумя группами, их разделила какая-то неведомая неприязнь. Вожатый заглянул в палатку, сходил на спортивную площадку — ребятишек нигде не было.

— Сергей Семёнович, Сергей Семёнович! Скорее на пляж! Там Пурцеладзе и Ярмоцадзе собрались Ашота в море топить!

От услышанной нелепицы Сергей остолбенел. Запыхавшийся же Миша, сбивчиво что-то объясняя, продолжал тянуть его за руку к морю, к камню-лягушке. Добежав до спуска, ведущего на пляж, они увидели ребят из своего отряда, поднимавшихся навстречу. У Сергея отлегло от сердца – впереди шли и о чём-то спорили рослый Женя Ярмоцадзе и Ашот.

Он так и не смог до конца разобраться, что за кошка пробежала между 12-летними мальчуганами из Грузии и их сверстником из Армении. Не писалось в советских газетах, а тем более — в педагогических учебниках про национальную рознь. Сами мальчишки помалкивали, а учинять следствие Сергей не захотел. Единственно, с кем он попытался откровенно побеседовать о случившемся, был Миша.

— Всё обошлось, Сергей Семёнович. Больше ничего подобного в отряде не повторится, — не вдаваясь в подробности, успокоил тот вожатого. Видно было, что мальчик скован ребячьей солидарностью.

Сергей уже привык доверяться этому рассудительному пареньку, которого ребята выбрали председателем Совета отряда. Его радовало, что Мишу выделяли и девочки. Особенно Оля Сорокина. Тянулся к ней и сам Миша. Когда отряд выходил куда-нибудь в поход, он старался забрать у Оли часть поклажи, на сложном гористом подъёме взбирался первым и подавал ей руку. Сергей, наблюдая за этим росточком первой юношеской привязанности, по возможности оберегал его от жестоких ребячьих шуток про жениха и невесту. А вскоре надобность в этой опеке отпала и вовсе — мальчишки разом «заболели»… любовью. Всего за неделю остепенились, все как один стали предупредительны и вежливы с девочками. У гладильного столика в мальчишечьей спальне теперь постоянно выстраивалась очередь за утюгом. Когда составлялся план работы отряда, пионеры каждый вечер желали устраивать либо танцы, либо костёр. Там, на берегу моря, ребятишки заводили беседы на очень серьёзные, совсем уж не детские темы.


27


Один раз в смену артековские отряды вывозились на экскурсию в Севастополь. Это путешествие, занимавшее весь день, ожидалось с особым нетерпением. Выезжали рано утром, до общего подъема. Автобусы доезжали до Симферополя, затем верхней равнинной дорогой — до Бахчисарая. Здесь устраивались походный завтрак, экскурсии в древний город и в музей-дворец крымского хана. Ближе к полудню отъезжали в Севастополь, на Малахов курган.

Ещё когда рассаживались в автобусе, Сергей обратил внимание, как мальчишки, неумело хитря, старались занять места рядом с девочками. Миша же и Оля Сорокина без всяких дипломатий сразу же сели вместе на переднем сиденье. Сергей и Майя незаметно понимающе улыбнулись друг другу — их питомцы явно входили в пору Ромео и Джульетты.

Оля не смогла бы объяснить даже лучшей своей подружке, что влечёт её к этому мальчику, приехавшему в Артек из брянского посёлка. Когда ушла стеснительность первых дней, Миша много рассказывал ей о деревенской рыбалке, о выездах в ночное. В свои неполные тринадцать лет мальчик успел поработать и на жатке, и на комбайне. При необходимости мог сесть и за руль грузовика, и даже за рычаги трактора. Никогда не бывавшая в деревне Оля знала о жизни своих сельских сверстников совсем немного. Она частенько сравнивала командира своего отряда с московскими одноклассниками, с которыми дружила, ходила в кино, прогуливалась по Москве. И ни с кем ей не было так спокойно и уютно, как с Мишей.

Миша тоже не мог разобраться, что с ним происходит. Сорокина ему нравилась необычно, совсем не так, как некоторые девчонки из его школы. Такое происходило впервые. Он частенько представлял, как учил бы девочку забираться на свою любимицу Пчёлку, ласковую и послушную колхозную лошадь-трёхлетку. Как бродили бы они вдвоём с Олей по глухому Дальнему лесу, собирая землянику на склонах Чёртовой балки. Монотонная многочасовая дорога в Севастополь навеяла вдруг мальчику картину их совместного купания у заброшенной мельницы на повороте Снежети. Кровь прилила к лицу, когда он представил, как лёжа с ним рядышком рука к руке в полном уединении на знакомом до последней травинки речном бережке, загорает и Оля. Миша даже покосился на сидящую рядом девочку — не заметила ли, как он покраснел. Прислонившись к его плечу, та сидела с прикрытыми глазами, улыбаясь чему-то своему.

Волной накатило вдруг на паренька неведомое им ранее чувство нежности. Под равномерный гул автобуса Миша тоже закрыл глаза и осторожно, чуть-чуть, подался к девочке.

После Малахова кургана ребят повезли в центр, к памятнику затонувших кораблей, а потом — в знаменитый севастопольский музей подводной фауны. Спустившись вниз, в просторные залы, уставленные гигантскими аквариумами, они были поражены многообразием того живого, что таилось в тех самых водах, где они плескались, загорая на артековском пляже. Сергей, бывавший в музее регулярно, отошёл к центральному водоему и, расслабившись от забот, наблюдал за неутомимо делавшим круг за кругом морским котиком.

— Сергей Семёнович, Сергей Семёнович, скорей сюда! Смотрите, смотрите, какая громадная стервюга!

Не сразу воспринятый на слух смысл громкого мальчишечьего призыва секунду спустя вызвал оживление у многочисленных посетителей музея. Взрослые кто просто улыбнулся на мальчишескую оговорку, а кто и весело расхохотался. Виновник же, Витя Козлов, поняв, как опростоволосился, вконец засмущался. Сергей обнял покрасневшего мальчика за плечи и увёл в зал рептилий. Из артековских ребятишек на этот эпизод никто не обратил ни малейшего внимания. Отталкивая друг друга, они шумно толпились у аквариумного стекла, за которым юрко суетились похожие на крупных карасей рыбы. Это были знаменитые пираньи, способные за минуту обглодать до скелета всё то живое, что попадало в воду Амазонки.

С отъездом запозднились. Когда расселись в автобусе, место Миши оказалось пустым. Сергей ещё в дороге предупреждал пионеров, что экскурсии расписаны по минутам и опоздания исключаются. Решив преподать ребятам урок дисциплины, незаметно подмигнул водителю:

— Заводите мотор, Иван Павлович. Уезжаем без опоздавшего, — громко скомандовал вслух. Водитель невозмутимо запустил двигатель и начал медленно выруливать автобус со стоянки.

Превозмогая подростковую застенчивость, маленькой растерянной пташкой рванулась со своего места к открытой автобусной двери Оля:

— Я остаюсь здесь, я буду ждать Мишу. Я никуда без него не уеду. У Миши нет денег, он пропадёт, — со слезами на глазах твердила она. Расшалившиеся перед отъездом пионеры разом присмирели.

Тут с наборами только что купленных в киоске открыток появился запыхавшийся виновник задержки. Не догадываясь о происходящем, извинился за опоздание и занял своё место. Рядом сразу же села Оля. Девочки с пристальным интересом поглядывали на подругу. А у неё с появлением Миши как-то по-особому засветились глаза.

Притихшие ребятишки всю обратную дорогу молча осмысливали преподанный девочкой урок преданности. Не до конца ещё осознанно они почувствовали, что в ту минуту что-то очень серьёзное, взрослое, вошло в их жизнь.

Сергею же под монотонный гул мотора вспоминалось, как во время учёбы их, вожатых, тоже возили на экскурсию в Севастополь и он сам опоздал к отходу автобуса. Сегодня всё на удивление повторилось. Только в тот первый раз водителя задержали его друзья-«омутовцы».


28


Вот и подошла к концу очередная артековская смена. Последний вечер пионеры проводили там же, где и первый — у костра вблизи моря. На этот раз не было ни песен, ни символического цветка-микрофона. Рядом с Сергеем, робко прислонившись к его плечу, сидя на камешке молчал Витя Козлов. В свете луны заметил вдруг вожатый влажный блеск в глазах паренька. Что-то тёплое, братское заставило Сергея обнять его. Никто из сидевших не обратил на это внимания — ребятишки тихо переговаривались, отрешённо разглядывая что-то в угольях чуть тлеющего костерка. Отошёл к морю Миша, следом — Оля. Стоя у тихого прибоя, они с минуту о чём-то беседовали. Потом Миша на глазах у всего отряда взял девочку за руку, и, освещаемые с одной стороны лагерными фонарями, а с другой — лунными бликами волн, они медленно зашагали вдоль кромки воды.

С утра ребятишки ходили тихими и растерянными, обменивались адресами и книгами. Пришли автобусы. В последний раз были сверены списки отъезжающих, после обычной в таких случаях сутолоки загружены по машинам их вещи. Сергей стоял неподалёку и курил. При пионерах он делал это не часто, но сейчас сдержаться не смог — вот-вот уедут ребятишки, ставшие за месяц частичками его жизни.

Из автобусного окошка как-то необычно пристально, стараясь поймать взгляд Сергея, смотрел Витя Козлов. Неожиданно он вскочил с сиденья, вылетел наружу, бросился к вожатому, обнял его, прижавшись лицом к груди. Когда мальчуган поднял глаза, они были полны крупных слёз. У Сергея тоже защипало в глазах.

— Напиши, а? — шепнул он, поглаживая рукой по выгоревшим на солнце волосам паренька. Тот, не в силах что-либо вымолвить, согласно закивал головой.

Когда автобусы отъехали, Сергею вдруг подумалось, что как только его ребятишки пойдут осенью в школу, тут же забудут и про вожатых, и друг про друга. Но он ошибался. Его пионеры, уговорив родителей, два года подряд съезжались на каникулах в Москву, на Красную площадь. Не в полном составе, но съезжались. Сам же Сергей на эти встречи приехать не смог.

В свободные дни, что выпадали вожатым между сменами, они выезжали на экскурсии по Крыму. А вечером собирались у костра, где обязательно поднимался тост за последний автобус с уехавшими пионерами. Смысл в этот спич вкладывался самый добрый, с пожеланиями ребятишкам благополучно добраться до дома. Сергею при этом почему-то всегда вспоминался Витя Козлов.


ЭПИЛОГ


Сергей вышел во двор, замер от утренней прохлады. Как и вечером, его продолжало беспокоить чувство какой-то неясной провинности и своей собственной беспомощности перед несчастьем, случившимся с приславшей письмо девушкой. «Упаковать бы сумку, – да на вокзал. В Артек, к ребятам!» — Как и вчера, пришла вдруг неожиданная мысль.

Город только-только просыпался, дремотная тишина его окраины нарушалась лишь гулом изредка проезжавших машин. Шумно выбрался из будки возвратившийся из ночного вояжа Чомба. «Одевай ошейник, хозяин. Кончилось мое время», — бессловесно напомнил он. Ласково потрепав пса за ушами и пристегнув его на поводок, Сергей присел на хранившую ещё ночную зябкость садовую лавочку, закурил. «Не бойся возвращаться туда, где ты был счастлив», — окончательным успокоением пришла вдруг на память странная, не до конца ещё осмысленная им заповедь Хемингуэя.

Из-за деревьев вставало солнце. Напоминая о начале нового дня, заглянуло оно и в окошки комнат артековского общежития, к оставшимся на далёком крымском берегу друзьям Володе Дерунову, Виктору Сапелко и его жене Надюше. Разбудило Серёжу Ерохина, вернувшегося после службы в армии на работу в Артек.

Где-то в небольшой ялтинской квартире в это раннее время уже делал свою сверхсложную утреннюю разминку тренер юных крымских самбистов Лёша Цупоченко. В комнатушке гурзуфской «многосемейки» хлопотали у кроватки проснувшегося сына Валера с Людой, ставшие семейной парой. Своего первенца они назвали Серёжей.


• НАВЕРХ