Артековская БИБЛИОТЕКА Артековская БИБЛИОТЕКАБиблиотека 
Поделись!    Поделись!    Поделись!
  АРТЕК +  
 
...у Артека на носу

Анастасия Бурыкина (Вожатая «Алтайского Артека», 1942-1945 гг.)
Юность, опалённая войной

Автор воспоминаний, окончив в 1942 году белокурихинскую школу, пришла работать в «Артека», который в это время прибыл в её посёлок.



Наступил сентябрь. С 1 по 7 классы пошли учиться. Трудностей добавилось. Если в 1-й военный год у кого-то ещё были скудные запасы тетрадок, кой-какие учебники, чернила, то теперь они истощились. Шёл 2-й год страшной кровопролитной войны. Страна жила под лозунгом: «Всё для фронта, всё для победы!» Дети шли в школу полуголодные, полураздетые. Старшеклассники продолжали работать.

В школе и в селе давно знали, говорили о приезде Артека, готовились к встрече. Ждали. И вот 11-е сентября 1942 года. Незабываемый день в жизни Тани и в жизни всего алтайского села! Старшеклассникам дали в этот день выходной. Таню Вия Петровна тоже отпустила. Все собрались в школьном дворе.

Наконец, показалось облако пыли, и из-за поворота выскочил первый грузовик, за ним второй, третий… Волнуясь, все прижались к школьному забору, мальчишки уселись на него верхом. Женщины плакали. Все знали: они, эти дети - «оттуда», это – дети войны, они были «там».

И вот уже в классах, где было по четыре Тырышкиных Ивана, столько же Казанцевых, ещё больше Кайгородовых, зазвучали непривычные для белокурихинских ребят имена и фамилии: Коцман, Тамм, Лембит, Этель, Паэорг, которого почему-то все звали Спец. Однако, все очень скоро привыкли и к самим ребятам, и к их именам.

Когда 1-го октября старшеклассники пришли на занятия, они не узнали свою школу. Московский интернат, доставлявший по прибытии много хлопот, теперь как-то естественно влился в Артек и даже не пытался соперничать с ним ни по каким статьям. Артековцы учились только на «отлично», вели себя безукоризненно. Оно и понятно: ведь лучшим из лучших пионерам страны предоставлялись путёвки во Всесоюзную пионерскую здравницу в Крыму, где «воздух голубой», у «берегов шумит прибой». Как-то само собой, очень скоро стёрлась грань между артековцами и интернатскими. И все они стали примером для местных ребят. Несмотря на то, что Артек разместили в 3-ем корпусе, а это далеко, почти у подножия Церковки, не было случая, чтобы кто-то из артековцев опоздал на урок. В этой многонациональной семье ребята были необыкновенно дружны. Много раз приходилось наблюдать, как в зимнее морозное утро старшие ведут за руку малышей в школу, как мальчики уступают дорогу девочкам. Наблюдались иногда шалости со стороны отдельных ребят, но это так, детские проказы, не более.

Часто в школу приходили артековские вожатые. Неизвестно, что им говорила Анастасия Поликарповна, заменившая ушедшего на фронт мужа на посту директора, но своим белокурихинским ученикам она не уставала повторять:

- Будьте повнимательнее к этим детям, не обижайте их, они и без того натерпелись.

Разумеется, местные ребята и не думали их обижать.

В общественной жизни школы артековцы мало принимали участия, потому что в Белокуриху Артек прибыл уже со сложившимися трудовыми традициями. Ребята были разбиты на несколько трудовых бригад, сохранивших своё направление и здесь. Старшие мальчики работали на подсобном хозяйстве курорта, на лесозаготовках, на конном дворе. Девочки трудились в столовой, на кухне.

Однако местные ребята, особенно в первое время, приглашали артековцев на свои пионерские сборы, просили их рассказать о себе, о том, что произошло с ними прежде, чем они попали сюда, на Алтай.

И ребята охотно приходили.

Сначала они пели любимую артековскую песню:

Из Омска, из Орла,
Из пограничного села –
Со всех концов, полей, морей и рек.
И паровоз гудит, и самолёт летит
В Артек! В Артек!

А потом белокурихинские школьники узнали: в июне 1941 года 19, 20, 21 числа этих ребят везли в Артек. Но уже 22-го июня юные артековцы не заметили в Крыму ни голубого воздуха, ни силуэта горы. И шум прибоя был иным. Традиционное торжественное открытие сезона, намеченное на этот день, было прервано страшным словом «война». И сами дети, и вожатые, Володя Дорохин, Тося Сидорова или Нина Храброва, по очереди рассказывали, какие трудные дни пришлось пережить и детям, и работникам здравницы.

Сотни тревожных телеграмм были получены от родителей со всех уголков страны: «что будет с их детьми»? Небольшими группами стали сопровождать ребят по домам вожатые и другие работники лагеря. Только детей Прибалтики, Западной Украины, Молдавии, Белоруссии некуда было везти, и за ними приехать никто не мог: враг уже топтал их родную землю, разрушал их сёла и города. Страшно было детям при мысли, что их родные семьи там, где уже гремят бои, а они здесь. Увидятся ли?

- Но паники не было, - говорили вожатые, - мы были уверены: война скоро кончится.

Правительство решило оставить всех этих ребят вместе и сохранить Артек как единицу. Таким образом, три сотни ребят под руководством Ястребова Гурия Григорьевича и четырёх вожатых – Володи Дорохина, Тоси Сидоровой, Нины Храбровой и Толи Пампу – 6-го июля 1941 года были эвакуированы в Подмосковье, в бывшее имение бабушки Лермонтова, в санаторий «Мцыри». Летом этого же года лагерь переезжает через Москву в Сталинград, сначала по Волге, затем на берег Тихого Дона в опустевший Нижне-Чирский дом отдыха.

- Особенно трудной, - вспоминали вожатые, - была зима 1941-42 г.г., когда кочующий лагерь жил в прифронтовом уже Сталинграде по законам военного времени. Отсюда лагерь решено было перевезти в глубокий тыл, сюда на Алтай. И вот мы здесь.

Ребята и учителя слушали рассказ вожатых, затаив дыхание. Таня весь этот трудный путь Артека мысленно «прошагала» вместе с ребятами. «Ну, кто же после этого будет обижать этих несчастных детей?», - с грустью думала она. Ей хотелось прямо сейчас бежать с ними вместе, помогать вожатым. Но впереди ещё учёба, серьёзные экзамены за 10-й класс. А там… что там, после 10-го, Таня не знала. Уж, если из 8-го класса мать рада была взять её с собой на работу, затрудняясь заплатить за обучение 150 рублей, то о каком институте можно говорить или мечтать теперь? Придётся идти работать. Конечно, Вия Петровна с удовольствием возьмёт её опять в свой корпус. А Миша и вовсе размечтался, что Таня после реэвакуации санатория поедет вместе с ними. Ведь рано или поздно война закончится, их увезут из Белокурихи обратно, а он, Миша, скоро встанет на ноги. Последнее время он только об этом и говорил во время редких коротеньких встреч и в частых длинных письмах, которые он то и дело пересылал с тётей Марусей, их санитаркой. Таня же прониклась мечтой: сразу после окончания школы пойти работать вожатой в Артек. Она заранее договорилась с матерью, чтобы та попросила начальника лагеря об этом. (Марья уже работала под его началом в кочегарке).

Однако, как гром с ясного неба, обрушилось на Таню новое молчание Коли. Последний треугольничек она получила к 8-му марта, где Коля писал, что их часть сражается в районе Сталинграда. Из сообщений Советского Информбюро Таня уже знала, что жестокие бои в районе Сталинграда и в самом Сталинграде продолжаются с 17-го июля 1942 года. Именно зиму 1941-42 г.г. находился в самом Сталинграде Артек. Теперь уже из рассказов ребят-артековцев Таня знала, как страшно было в этом суровом городе, тёмном по вечерам из-за стветомаскировки… Каждую ночь – воздушная тревога. Клубы, театры, некоторые больницы и школы превратились в госпитали.

Может, в одном из них, весь изувеченный, без сознания, мечется от боли её Колька? А что, если….? Но этого «если» Таня не могла допустить.

Наконец, Информбюро сообщило, что 31-го января 1943 года «героическим сопротивлением советских войск остановлено вероломное наступление фашистских войск во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом, сдавшемся в плен».

2-го февраля 1943 года завершилась Сталинградская битва. Началось наступление советских войск от Сталинграда вперёд на запад, к Берлину. А впереди ещё было два года и три месяца войны.

[...]


На следующий день рано утром Таня сразу пошла в Артек. Спросила вожатую Нину, которая приходила в День открытых дверей со своими ребятами. Фамилию Нины она не знала, внешность девушки хорошо запомнила. Нину быстро позвали. Увидев Таню, девушка приветливо улыбнулась.

- Ты ко мне? Проходи.

- Да я пришла узнать, нет ли у вас в Артеке свободного места? Уезжала в Томск, поступила в индустриальный институт, но учиться не на что. Пришлось оставить институт, работать надо. Летом, Вы знаете, я работала в районном летнем лагере при нашей школе. Вообще люблю пионерскую работу.

Но Нина уже не слушала. Она тащила Таню за руку по коридору к начальнику лагеря. Постучала, открыла дверь и почти втолкнула в кабинет, оставив чуть растерявшуюся девчонку одну. Таня увидела перед собой высокого, косая сажень в плечах, немолодого мужчину. На голове шапка густых чёрных с проседью волос. Глаза смотрят прямо, пронзительно, словно прошивают тебя насквозь. Таня «собрала себя в кучу», как учила мама Агафья, выдержала его взгляд и спокойно сказала:

- Здравствуйте. Я пришла узнать, не возьмёте ли Вы меня на работу.

- В качестве кого? Что Вы умеете делать?

- Да всё умею: шить, стирать, полы мыть. – Таня не рискнула этому «суровому дяде» сказать, что могла бы с детьми работать. Но Нина, как она позднее созналась, стояла за дверью, и как только Таня начала перечислять, что она «умеет», постучала и, не дожидаясь ответа, вошла.

- Гурий Григорьевич, какие полы, какое шитьё и стирка? Это же готовая пионервожатая!

- Так-таки и готовая?

- Да она же всё лето работала старшей вожатой в районном лагере при школе. А мы просто задыхаемся: на три сотни ребят - нас, вожатых, всего трое. И то, я думаю, Володя всё-таки добьётся, чтобы его взяли в армию.

- Ну, хорошо, хорошо убедила. Беру, но с одним условием, - обратился он к Тане, - жить будете здесь, в Артеке, и полностью подчиняться всем нашим внутренним законам. Режим у нас для всех один.- И уже опять к Нине:

Беру под Вашу личную ответственность. Ознакомите её со всем подробно, поселите в своей комнате вместо Ривы Черноморец. Её переведёте к старшим девочкам. Всё. Свободны обе. Идите.

Таня, когда услышала, что её «обязывают» жить в Артеке, готова была броситься к начальнику и расцеловать его. До того же это было кстати, вовремя! Она избавится от необходимости жить под одной крышей с Марьей, и в то же время, в глазах всех – и родственников, и друзей, той же матери Марьи - она права. Ведь её только с этим условием и взяли на работу. «Господи! Какое это счастье!» – про себя ликовала девушка.

В этот же день Нина устроила её в свою комнату, ознакомила с режимом и познакомила с вожатыми – с Тосей Сидоровой, с Володей Дорохиным, с которым Таня была уже знакома через куплю-продажу энциклопедии.

«Он тогда сказал, что уезжает на фронт», - недоумевала Таня, но ничего не сказала. Позднее Нина ответила на Танин вопрос, почему Володя всё ещё здесь:

- Его не взяли из-за очень слабого зрения. Он и тебя, конечно, не узнал – он же совсем слепой.

И в этот же день занялись организационным вопросом: «разукрупнять» отряды. Подбирали одинаковых по возрасту ребят из всех трёх отрядов, создавая четвёртый для Тани. Ребята были недовольны, приходили с просьбой не переводить их в «чужой» отряд «от своего вожатого». Тане было обидно видеть эти «ребячьи капризы», а потом и вовсе пала духом.

- Они же меня не полюбят, и как я буду с ним работать?

- Захочешь – полюбят, - ответил немногословный Володя. А Нина пыталась утешить её:

- Мы же видели, как тебя любили твои ребята. Всё лето только и слышно было: «Таня, Танечка!». Вы же мимо нас ходили на «камушки». И эти ребята не из другого теста. Ещё как полюбят.

И Таня приняла отряд. Первые дни ходила на сборы к Тосе, к Нине – приглядывалась, училась. Скоро перестала робеть, вошла в колею. Она совсем по-детски каталась с ребятами на санках с горы, играла в снежки, строила сказочный теремок, лепила снежную бабу. И ребята очень скоро привыкли к ней. Однако новая вожатая никогда не давала повода для расхлябанности, во всех делах была требовательна, строго соблюдала режим. Таня видела, что пережив трудный путь эвакуации от Крыма до Алтая, преследуемые немецкими самолётами, взрывами бомб и снарядов, артековцы по приезду в мирную Белокуриху успокоились. Лагерь жил уже размеренной, организованной жизнью, перейдя на самообслуживание. Ребята были разбиты на несколько трудовых бригад. Сложилось отличное самоуправление: советы отрядов и совет лагеря зорко следили за дисциплиной, за учёбой ребят и за выполнением любого порученного им дела.

Вожатых стало четверо, но у каждого из них были хорошие помощники из старших ребят, повзрослевших во время странствий лагеря от Крыма до Алтая. Многих из них уже приняли в комсомол. Алёша Диброва из украинской группы и Натан Остроленко из белорусской были верными помощниками старшего вожатого Володи Дорохина, у Тоси – Галя Товма и Валя Трошина – из Молдавии, у Нины – Иоланда Рамми, Володя Аас, Ира Мицкевич, Шура Костюшенко. К приходу Тани, Ира сама уже стала вожатой. Им с Таней хорошей помощницей была Тамара Смолова. И, как над «новенькими» шефствовала Нина.

Работа с этими детьми осложнялась тем, что все они были без родителей, далеко от дома и не знали, когда вернутся домой. Более того, их родной дом и родители находились на территории, занятой врагом – это дети знали хорошо. А что значит - быть под оккупацией врага, они понимали, ведь враг преследовал их по пятам, они пережили воздушные налёты на Сталинград.

Но случавшуюся иногда растерянность, промахи в работе помогала преодолевать железная воля начальника лагеря. Таня скоро поняла его внешнюю суровость и внутреннюю доброту. Чем требовательней и строже был тон начальника, тем сильнее возрастало чувство долга, хотелось больше и лучше сделать, тем более что постоянно можно было слышать: « Надо стараться сделать лучше, чем можешь».

Собственно, на отрядную-то работу не так уж много времени и оставалось. Лагерь ведь жил на самообслуживании. Ланда Рамми была главным портным. Под её руководством старшие девочки обшивали весь лагерь: чинили порванную одежду, шили новую, готовили костюмы для художественной самодеятельности. Две бригады девочек работали в столовой: одни помогали на кухне – готовили, мыли посуду. Другие накрывали столы.

У мальчиков была работа на конном дворе. С удовольствием ухаживали за лошадьми: чистили, кормили. Особенно нравилось им помогать возчикам. Муля Тамм, Володя Николаев считали верхом блаженства, выполняя поручения руководства лагеря, отправиться в дальний путь на санях: за 40 километров в райцентр, в Смоленское, или даже за 80 – в Бийск. Первое время они помогали возчикам, а потом и сами стали заправскими возчиками. Сами научились запрягать, закутывались в тулупы – и в путь! Мальчишки гордились своим занятием: им столько доверяют взрослые!

Младшие посещали школу. После обеда усаживались у себя в комнатах, а кто находил и ещё где-то тихий уголок – готовили уроки. После трудового дня на вечерней линейке ребята рапортовали своим командирам о выполнении заданий – по-деловому, со всей ответственностью.

Но не только отлично учиться и прилежно трудиться умели эти ребята. Умели они и отдыхать! Сколько раз они выступали со своими концертами перед населением! А какие на всю жизнь запомнившиеся вечера отдыха устраивали у себя дома, в лагере (ведь лагерь для них стал теперь домом родным)! Вот кружатся в вихре танца Харальд Ильвес, Володя Николаев, Кальо Полли, Муля Тамм, Тамара Крончевская, Валя Тазлова, Сальме Кару, Айно Саан. Вот звучат звонкоголосые песни на украинском, молдавском, эстонском языках. А вот уже раздаются русские песни в едином хоре под неизменный аккомпанемент любимца военного Артека Алёши Дибровы.

Шуточные сценки, затейливые аттракционы, эстафеты… И, глядя на эту развеселившуюся многонациональную семью, женщины села, придавленные горем, непомерным трудом, постоянным недоеданием и недосыпанием, забывали на время о тяжком лихолетье, оттаивали душой. В их сердца вселялась уверенность: нет, никакая чёрная сила не сможет сломить нашего народа, не быть злому ворогу на Советской земле! Такие мысли уносил каждый, кто находился в концертном зале или присутствовал на вечере отдыха.

Утром и взрослые, и дети с удвоенной силой возьмутся каждый за своё дело и будут выполнять его с любовью, с душой. Знали: это удар по врагу. А пока…

Опускается ночь над Артеком,
Разойтись по палатам пора.
Перекличку ведёт с человеком
Часовой наш Церковка-гора.
Вместе дети Советской страны –
Белорус, украинец, казах –
Спят спокойно вдали от войны,
Шум прибоя им снится в горах.

С Колей Таня встретилась только две недели спустя. Сначала он высказал ей свою обиду, что она не показалась ему по приезду, но Таня объяснила ему и причину возвращения, и почему сейчас всё ещё не дала ему знать о себе. Коля понял и пошутил: - Это невестке отместки. Я дольше мучил тебя.

- А ты мучился? – с любопытством спросила Таня.

- И не только я. Миша тоже переживает.

- Я не знаю, будем ли мы вообще сейчас видеться. Знаешь, какой строгий у нас начальник.

- Ну, это мы ещё посмотрим. Что-нибудь придумаем. С девяти до одиннадцати ты ведь свободна.

Таня попросила Колю отправить посылку в Бийск.

- Да я сам послезавтра еду в город, давай адрес, я занесу.

Так и сделали.

В комнате, куда поселили Таню, сложилась очень дружная четвёрка: Нина Храброва, Ира Мицкевич, Таня и Муза Друбажева – медсестра. И почему-то вскоре возникли клички: в разговорах между собой Нину стали называть «Ник», Иру – «Митька», Музу – «Мик», а Таню переделали в «Тик», но ей это не понравилось, и она стала «Тико», иногда Нина называла её ласково «Тикоша».

Однажды на имя Нины Храбровой, ответственной вожатой за эстонскую группу, пришла телеграмма от имени правительства Эстонской ССР. Она назначалась уполномоченной по Алтайскому краю по сбору средств на танковую колонну «За Советскую Эстонию». Гурий Григорьевич сказал коротко: «В стороне оставаться нельзя».

Посоветовавшись, Нина со своими эстонскими ребятами решили давать платные концерты. Сначала начальник лагеря возражал, но иного выхода не было – согласился. Самодеятельность у эстонской группы была отличная. Общими силами разработали программы, и ребята стали давать концерты не только в Новой, но и в Старой Белокурихе. Ланда со своими «швеями» - Адой, Айной, Астой – готовили костюмы: на белые блузки и рубашки нашили эстонские национальные узоры. На тёмных юбках, извлечённых из домашних чемоданчиков, хранившихся на складе, нашивались цветные полоски. Сшили даже национальные головные уборы.

Репетиции шли ежедневно. Аккомпанировал на баяне Алёша Диброва. Обязанности конферансье исполняла Тамара Крончевская. Объявит номер – и тут же вливается в танец или в хор. Юра мельников и Кальо Полли написали красочные афиши, в которых указали, что сбор средств – в фонд танковой колонны. Успех был неописуемый!

Но концерты эстонской группы – это не единственный вклад в работе Артека для помощи фронту. Не раз устраивались и общелагерные концерты. Кроме того, ребята ведь принимали участие и в работе на ферме, в саду… Их руками было заработано и перечислено в фонд Красной Армии 117 тысяч рублей. Вклад артековцев в оборону страны был отмечен благодарственной телеграммой Верховного Главнокомандующего. Ребята почувствовали себя не просто повзрослевшими, но и полезно повзрослевшими.

[...]


В декабре 1943-го года проводили на фронт своего любимца, незаменимого баяниста Алёшу. Вскоре узнали, что он принимает участие в боях за освобождение родных мест своих друзей-артековцев из Прибалтики.

Новый 1944-й год встречали уже без сопровождения Алёши. Ребята, особенно старшие девочки, заметно грустили. Неожиданно появился Володя Дорохин с баяном в руках. Все знали, что играть он не умеет, удивлённо заоглядывались. Следом за Володей подходил молодой лейтенант с повязкой на глазу. Таня повернулась в ту сторону, куда все вдруг стали глядеть, и сердце её застучало так, что, наверное, заглушало все шумы и разговоры. – «Что он надумал? Зачем явился?» – с беспокойством подумала она. А Коля (это был именно он), как ни в чём не бывало, уже шёл рядом с Володей и здоровался со всеми, кивая головой направо и налево. Володя подошёл к начальнику лагеря:

- Гурий Григорьевич, я вот встретил знакомого товарища, пригласил к нам на праздник. Он играет на баяне, пусть хотя бы в этот вечер заменит нам Алёшу, а то, я смотрю, девчонки совсем скисли. – Начальник одобрительно похлопал Володю по плечу:

- Молодец, Володя, - и подал руку лейтенанту, представился:

- Ястребов Гурий Григорьевич, начальник лагеря.

- Швецов Николай.

- Где воевали?

- На Сталинградском. Вышел из строя в Сталинграде.

- Бывал и наш Артек там. Кое-что видели своими глазами. До Камышина добирались под обстрелом фашистских самолётов.

Коля взял в руки баян, тронул клавиши. Ребята сразу оживились. Начался весёлый хоровод. Весь вечер радостно звенели детские голоса, раздавался смех, не прекращались танцы, национальные пляски. Под аккомпанемент струнного оркестра эстонский «тульяк» сменяла украинская «гуцулка». Русский «трепак» чередовался с белорусской «лявонихой». Черноглазая Тамара Ткаченко и Галя Товма лихо исполнили свою народную пляску «молдовеняска». А любители стихов тоже не остались в долгу: тихий, воспитанный белорусский мальчик Яша Бергер, подошёл вплотную к нарядной ёлке и, вытянувшись, широко расставив ноги, зычно, совсем по-взрослому, громыхнул:

- «Я волком бы выгрыз бюрократизм!»

Оля Брейтман, тоже из белорусской группы, очень маленькая девочка, замечательно прочитала стихи Агнии Барто. Одним словом, вечер прошёл великолепно.

Перед уходом Коля улучил момент подойти к Тане. Поздравили друг друга. Он передал ещё Тане открытку от Миши.

А в конце января Володя Дорохин всё-таки добился своего: его взяли на фронт, где он в первом же бою и погиб.

***

По вечерам: и до, и после ужина – время для отрядной работы. Вожатым оставалось только два часа – с девяти до одиннадцати вечера. Четверо девушек из 10-й комнаты бегали на танцы в курортский клуб. За неимением «нарядов» для всех, приходилось чередоваться. Имелось только тёмно-синее шерстяное платье у Нины и шевиотовая, цвета какао с молоком, юбка с шёлковой блузкой – у Тани. В них-то и ходили по очереди: Нина с Ирой, Таня с Музой. Задержаться нельзя: в 11 часов дежурный закрывает дверь, и нарушителя ждёт наказание. Ник с Митькой – родные, артековские. Кто знает, какое наказание придумает для них начальник лагеря, а Мик и Тико - местные. Наказание одно: увольнение с работы. И однажды Нина, как самая старшая, предложила:

- Я придумала выход, как начальника обмануть. Мы же всё равно ходим по очереди. Так вот, кто остаётся дома - дежурные, тоже по очереди. Вот шнур. На конец его привязываем щёточку и спускаем вниз в окно. Другой конец шнура дежурная привязывает к руке и может заниматься, чем угодно или ложиться спать. Опоздавшая идёт прямо к окну и дёргает за шнур. Дежурная отвязывает шнур – он падает. Опоздавшая его поднимает и идёт обратно к двери, снимает с себя обувь и, если есть что на голове, и ждёт. Дежурная в это время надевает халат, тапочки, берёт то же самое для опоздавшей и идёт встречать. В это время коридор пустой, а если кто и увидит – «ходили в туалет». Митька от восторга даже запрыгала: «Как романтично!»

Долго девчонки использовали эту «романтику», но испортила её всё та же Митька. К лету санаторий расширился – стали приезжать отдыхающие. Радоновое лечение быстро подлечивало многих тяжелораненых. Выздоровев, они снова возвращались на фронт. Нового строительства не было, поэтому для отдыхающих выискивали все свободные помещения. Заняли и первый этаж третьего корпуса, в котором второй был полностью занят Артеком. Под 10-й комнатой, в которой жили вожатые, поселились молодые лейтенанты. Среди них был один с косматой рыжей шевелюрой – Костя. Где и как они столкнулись с Иринкой - неизвестно, но между ними некоторое время происходила какая-то молчаливая междоусобица. Ира обычно усаживалась на широкий подоконник (её кровать стояла у окна), открывала окно и, подкараулив Костю, отпускала в его адрес едкие шуточки, либо плескала водой. Нина делала ей замечания:

- Митька, прекрати. Нехорошо так вести себя.

Бесполезно. Однажды, рано утром, она опять уселась на своё место. Костя по утрам бегал умываться на речку, пробегал и на сей раз. Ирка взяла из банки горсть льняных семян и бросила прямо на голову парню – засыпала всю его богатую шевелюру. Неизвестно, сказал ли парень начальнику про проделки девчонки, скорее всего не стал жаловаться, но, видимо, рассказал про «какой-то таинственный шнур перед их окном, спускавшийся из окна сверху». Начальник решил проверить. Вечером, после отбоя ко сну, он постучался в комнату к вожатым. Дома были трое: Муза успела прийти и раздеться.

- А где Тико? – спросил он.

- Сейчас придёт, она убежала к матери зачем-то, - ответила Нина.

Дежурила на сей раз Иринка. А она, как всегда, «для хохмы» шнур привязывала к ноге.

- Митька уже спит? А я зашёл, было, в картишки с вами сброситься. Ну, давай, Ник, сыграем с тобой в шахматы. Мы потихоньку. Как раз и Тико подбежит.

Он нарочно называл их кличками, чтоб усыпить бдительность: вот я какой душка-начальник. Сбегай-ка, Ник, принеси из комнаты отдыха шахматы. Нина убежала, а Муза уже легла в постель, отвернулась к стене. Начальник тихонько отвязал от ноги Митьки шнур, привязал его к своему ремню под пиджаком. Пришла Нина, встревоженная: Тико-то так и нет, а начальник, видать, не собирается скоро уходить. Что теперь будет?

- Ну, давай сразимся, - весело предложил Гурий Григорьевич. Партия началась.

Ровно в 12 часов шнур дёрнулся. Только теперь Нина обратила внимание, что он тянется к спине начальника. Нина похолодела. А он встал, спокойно освободился от шнура и поглядел на Нину:

- Дальше что? Как вы встречаете друг друга? – Нина, молча, подала халат и тапочки.

- Понял. Из туалета идёте, - усмехнулся он, и вышел. Нина сидела - ни жива-ни мертва.

- Сразу не впустит Таню, или завтра с линейки прогонит в назидание другим? – с тревогой думала она.

Вдруг открывается дверь, и - Нина не поверила своим глазам - вваливается начальник лагеря ростом 1 метр 85 сантиметров, могучего телосложения, с полуседой шевелюрой. А рядом, держа его под руку, юное создание – едва доходившая до плеч тому гиганту - тоненькая девчонка с роскошными, падающими на плечи волосами, в сером фланелевом халате и в тапочках. В руках у девчонки туфли, косынка и злополучный шнур. Главное – оба улыбаются. Начальник победно-торжествующе, девчонка – виновато-смущённо. Нина, поражённая, молчала.

- Вот ведь шельма, а, – начал рассказывать начальник, - иду по коридору из конца в конец и думаю: сейчас поднимет визг, переполошит всех, в гору побежит. Подхожу к двери, слышу: прощаются: «Завтра Ник с Митькой идут, а мы с Миком дома, так что мы не увидимся. - Ладно, Танечка, дольше не виделись». Думаю: не убежал бы - увидеть, кто он. Открываю дверь – оба ни с места. Никакого визга. Вместо того чтоб в гору побежать, эта шельма берёт у меня из рук халат, надевает, берёт тапочки, переобувается. Туфли подмышку, косынку и шнур – в руку. Берёт меня, меня – начальника лагеря(!) под руку, и мы чинно, важно прошествовали по всему коридору. И вот мы здесь. Каково? А? А её лейтенантик-то, по-моему, больше растерялся, чем эта шельма. Так и стоял на крыльце, пока мы дверь не закрыли. Да нет, конечно же, он не трус. Раз воевал и имеет ранения, - успокоил начальник Таню, всё ещё стоявшую в халате, - это он за тебя переживает… Нет, за то, что она так смело повела себя, я её наказывать не буду, - обратился Гурий Григорьевич к Нине. - А лейтенантик-то, думаешь, кто? - продолжал он говорить Нине, - тот самый «знакомый товарищ» Дорохина, помогавший нам веселиться в Новый год. И ведь тоже не смутился… Интересно, знал ли Володя, кого он тогда привёл? Может, сговорившись, «встретил-то»? - Эх, Володя, Володя, теперь уж ничего ты нам не расскажешь. Ну, я пошёл, - добавил он. Партию в другой раз доиграем. Спокойной ночи. Долго ещё шушукались Ник с Тико, а утром, рассказывая Мику с Митькой, долго все хохотали доупаду. А начальник лагеря первые несколько дней, встречаясь с Таней, вместо приветствия прикладывал руку к одному глазу и улыбался.

***

Была в лагере ещё одна бригада: те, кому перевалило за 15 и 16 лет, были направлены на лесозаготовки на лесной кордон в горную тайгу, далеко за перевалом. Ребята помогали лесорубам спиливать могучие сосны и берёзы, обрубали сучья, раскряжёвывали и общими силами скатывали поближе к реке. Здесь, на берегу, другая часть бригады толстые комли распиливали на чурки, раскалывали и складывали в поленницы. Весной, когда разольётся Белокуриха, начнётся сплав.

С 1-го февраля на две недели направили туда и Таню, как вожатую, ответственную за бригаду. В бригаду входили мальчики: Лембит Рейдла, Харальд Ильвес, Игорь Сталевский, Карл Хеллат, Харри Лейдеман, Виктор Кескюла. Они помогали непосредственно лесорубам. Ответственный за их поведение, работу, за безопасность – Виктор.

В ведении Тани девочки: Роза Игольникова (медсестра), Иоланда Рамми, Валя Тазлова, Этель Аэсма, Эллен Айа, Тамара Крончевская. Они работают на берегу на распиловке. Жили все в бревенчатом домике. Мальчики в одной комнате, девочки – в другой, между ними кухня. Раз девочек вместе с Таней было семь, то приготовление пищи на всех входило в их обязанность. Мальчики приносили воду с ручья и дрова. В свободное время мальчики играли в шахматы, в домино, иногда в карты. А девочки привезли с собой книги. Первой начали читать Жорж Санд «Консуэло». Четверо из девочек были из эстонской группы, читать по-русски плохо могли, поэтому чтение вслух вменили в обязанность Тане. Книга настолько заинтересовала их, что они освободили Таню от дежурства по кухне. И работали так усердно, что часто норму выполняли раньше положенного времени, но никогда не халтурили: чурки пилили положенной длины, раскалывали тоже нормально и поленницы укладывали тоже плотно. Только разве чуть-чуть сокращали время на передышки. Утром выходили на работу к 8-ми часам. С 12 до часу обедали, заканчивали в пять часов и скорее бежали домой, благо бежать было совсем не далеко. Дежурная начинала готовить ужин, иногда ей ещё кто-нибудь помогал. А Таня усаживалась посреди комнаты, чтоб всем было хорошо слышно, и начинала читать. Читала она громко, выразительно и старалась помедленнее, чтобы эстонские девочки всё понимали. Иногда мальчишки, видя, что девочки с таким интересом слушают чтение Тани, тоже заходили и присоединялись к ним. Через две недели эту бригаду сменила другая. А вот весной на сплаве приходилось работать всем, кроме самых младших. По первой, самой большой воде, сплавляли брёвна, которые по очень бурному потоку часто вставали торчком, образуя заторы. Приходилось на речных поворотах и водопадах орудовать баграми, расталкивая брёвна. Труд, конечно, не для ребячьих и девчоночьих рук, но других не было, и это понимали все. Приходили домой уставшие, мокрые до ушей. Здесь их встречали находившиеся дома малыши и, как муравьи, облипали «рабочий люд»: одни стаскивали со старших рабочую одежду, другие тащили её в прачечную, третьи уже развешивали в сушилке на деревянные шесты или верёвки.

Помылись, обсохли, сытно поели – и усталости, как не бывало! Детство, молодость своё берёт. Зато на вечерней линейке, рапортуя своим командирам, этот «рабочий люд» полон гордости за свой вклад в общее дело: они на своём трудовом фронте тоже приближают Победу! Теперь ребята часто толпятся у большой карты Советского Союза, которой ведает Первый отряд, продвигая красные флажки вперёд, на запад. Всё чаще раздаются крики «ура!»: чуть не каждый день освобождался чей-нибудь родной городок или районный центр. Ребята всегда внимательно слушали информацию с фронтов и вообще политинформации, которые проводились ежедневно. Теперь Таня поняла, что артековцы не только отлично учились, но так же умели и трудиться. И здесь не только перед вожатыми, а перед всем обслуживающим коллективом была поставлена цель: «сохранить детей здоровыми, воспитать их в духе интернациональной дружбы и товарищества».

- А достичь этого можно только при отличной дисциплине и правильно организованном труде, - постоянно напоминал начальник лагеря. Об этом помнили все вожатые, знали об этом и дети.

***

Окрепнув морально, физически и материально, Артек уже с 1-го марта 1943-го года принимает посменно пионеров Сибири и Урала.

Приехавших из Крыма ребят стали называть «старыми» артековцами, а вновь приезжающих – «новыми». «Старые» были всегда примером для «новых», с удовольствием приходили в отряды, разучивали с новенькими любимые артековские песни, танцы, игры.

Таня с успехом прошла испытательный срок, что-то вроде «университетского курса» в «старом» Артеке, и с заезда новой смены с 1-го марта ей дали отряд из «новых», сибирских ребят.

Для вожатых был расписан график поездок в Бийск – встречать с поезда новеньких. По дороге Бийск–Белокуриха полагалось делать остановку в селе Смоленском, где до войны был заезжий дом для белокурихинских курортников. По пути надо было переехать две могучие сибирские реки. Бию переезжали по широкому длинному мосту, а Катунь – на пароме. Часто эта река устраивала большие неприятности: во времена ледохода весной и рекостава осенью. Приходилось сутками сидеть на берегу этой своенравной реки.

Чаще других приходилось на эти встречи ездить Нине и Тане, потому они так крепко и сдружились на всю оставшуюся жизнь. Нина была вожатой на Первом отряде вместо Володи Дорохина, а Тане дали Второй, на котором раньше была Нина. Таню теперь подстерегала одна беда в будущем: она так привязывалась за месяц к детям, что не замечала, как смена подходила к концу, и она с болью, со слезами провожала ребят, и первые два-три дня с трудом привыкала ко вновь прибывшим. А потом всё повторялось сначала. В апреле Нину отозвали на курсы по подготовке вожатых края. Встал вопрос, кому поручить на этот месяц её Первый отряд.

- Тане Бурыкиной, кому же ещё? – уверенно заявила Нина.

- Ты думаешь, справится,- засомневался начальник, – не забывай, что именно в эту смену нам пришлют 12 допризывников, передовиков-трактористов. Особое указание крайкома партии – обеспечить хороший отдых будущим танкистам. Они ровесники её, а, если и помоложе, так на год-полтора, не больше.

- Хорошо, не Таню, так кого Вы предлагаете, Иринку? Ей всего 16! Вместо Тоси будет Володя Аас. Он хоть и «старый» артековец, но всё равно ещё слишком молод.

- Да нет, Володю я не поставлю. Кто их знает, что за оторвяжники приедут из колхозов. Я вот думаю, не перевести ли нам на этот месяц Музу из сестёр в вожатые? – Нина захохотала.

- Это ещё что? – посуровел начальник. - По-моему, мы очень серьёзный вопрос решаем, а Вы в хохот. ( В некоторых случаях Гурий Григорьевич переходил на официальное обращение).

- Извините Гурий Григорьевич. Смеюсь потому, что Музу я даже на 4-й отряд не поставлю: абсолютно бесхарактерная. Внешняя её солидность ещё ни о чём не говорит. Раз некого поставить, оставляйте меня дома.

- Я что, вас обеих с Тосей сам туда направляю? Тот же крайком - не раньше, не позже и допризывников навязывает, и вожатых забирает. С ним ведь, не со мной - не поспоришь.

Нина про себя подумала: «Ага, с тобой поспоришь», - а вслух сказала:

- Выходит, кроме Тани – некого.

- Шут с тобой – ставь свою Тико. Но смотри у меня: головой отвечаешь.

Вечером Нина передала Тане весь диалог с начальником. Таня испугалась, расстроилась.

- Ну, что ты, Нина, мне страшно. Они сомнут меня по дороге в столовую. Разве они пойдут строем? А на зарядку? Да ни за что они не пойдут на неё.

- Ничего, Тикоша, я верю в тебя. Справишься. Главное, не показывай им, что боишься. Держись увереннее. Сразу бери быка за рога. (По Тане пробежала дрожь: она вспомнила Бугая). Если они нарушат строй или не пойдут на зарядку, сразу же по горячим следам накажи. По пустякам не придирайся. А за серьёзный проступок примени «строгий постельный режим». Но и тут не всех наказывай, а старайся разглядеть зачинщиков: одного, двух - не больше. Коллективное наказание пользы не даст. И ещё советую, как бы тебе трудно ни было, постарайся справиться сама, одна, не ходи с жалобой к начальнику. Это очень важно. Ну, с Богом, Тикоша. Желаю тебе успеха. А теперь – спокойной ночи. Завтра мы с Тосей уезжаем в Барнаул. Не дрейфь.

Итак, Нина с Тосей уехали. Таня почувствовала себя неуверенно, будто из-под неё выбили опору, колышек, на который она опиралась. Снова стали одолевать сомнения: «А вдруг не справлюсь, что тогда? Позор!» Но девушка умела уже взять себя в руки, приказывать себе: «Хватит, не раскисай! Может, не так уж и страшен чёрт, как его малюют. Подумаешь, передовики-трактористы! Раз они передовики, значит, и взгляды у них должны быть передовые, а у будущих танкистов не может не быть патриотических чувств. Ну, может, и будет какой-нибудь один «урод в семье» - пускай! С одним справлюсь», - утешала себя Таня. Понежившись ещё немного в постели, она бодро вскочила. - «Скорей бы уж, а то эта неизвестность только страхи усиливает».

Вчера проводили последних ребят, барнаульских. Сегодня надо подготовить всё для приёма первой партии новой смены. Встречать в город поехали Володя с Музой и Иоланда, как самая заботливая, опытная в общении с детьми. Не успела Таня уйти в свой 4-й корпус, её пригласил начальник к себе.

- Ну, что, Таня, волнуешься?

- Есть немного.

- А, может, на первые два-три дня подбросить тебе кого-нибудь на помощь? Хотя бы Риву Черноморец и Натана Остроленко? Хорошие ребята. Помогут.

- Нет, Гурий Григорьевич, не надо. Если я в первые дни буду прятаться за кого-то, тогда уж я и вовсе не справлюсь – придется уходить из лагеря. Лучше я сама, одна.

- Ну, хорошо. Иди. Желаю успеха.

Прибыли ребята в 10 часов. Тане повезло: в её отряд прибыло сразу 25 человек. Остальные 5 или 7 приедут завтра. Хорошо, когда отряд укомплектовывается в два-три дня. Можно сразу приступать к работе. Допризывников прибыло только 11, один - из какого-то отдалённого района - опаздывает. Сегодня организационный день: баня, медосмотр, «утруска» отрядов. Таня сразу же обратила внимание на двоих. Ещё не зная их фамилий, кто они, откуда, она взяла на вооружение этих двух парней. После медосмотра она уже знала, что один из них допризывник. Черногоров Николай из Троицкого района. Ему шестнадцать с половиной лет. Он самый старший из всех трактористов и выглядит на все восемнадцать, а то и больше. Именно этот парень вызвал у Тани недоверие. Вёл он себя как-то вызывающе: на остальных ребят смотрел свысока, с персоналом пытался разговаривать панибратски. Другой, всё время державшийся рядом с Черногоровым, Подорожкин Андрей из Барнаула - какого-то папеньки сынок. Ему 15 лет. Познакомились, видимо, в дороге, и Черногоров тут же подмял его под себя. Держался всё время поблизости от них щупленький парнишка Смолярчук Саша 14-ти лет. Видимо, они с Андреем друзья, а, может, просто из одной школы, потому он и держится вблизи от них. Остальные ребята показались Тане нормальными. Девочкам, их было всего восемь, по 13-14 лет.

После ужина все вожатые разобрали каждый своих ребят в свои комнаты. Пошли знакомиться и знакомить ребят с режимом дня, с требованиями, расселять их по комнатам.

При знакомстве с режимом, первым подал голос Черногоров:

- А почему так рано подниматься? Мы и так всё время поднимались в 5 часов. Мы, знаешь, в колхозе не в «кошки-мышки» играли, а хлебушко выращивали. Мы - хлеборобы!

- А почему ты от имени всех выступаешь? Каждый сам может высказать своё мнение.

- А может, у них нет его своего-то мнения. И ты мне не указ!

- Во-первых, не «ты», а «вы».

- Ой, рассмешила! Да тебе сколько лет-то? Туда же – «Вы…»

Таня не дала ему дальше выступать:

- Не будем считать, кому сколько лет. Я – вожатая,- сказала она совершенно спокойно, но твёрдо. А вы все – мои воспитанники, мои подопечные, пионеры, комсомольцы – не важно. И должны соблюдать субординацию.

Таня нутром почувствовала, что первую атаку она одолела. Черногоров ещё сделал попытку вступить в пререкания, но уже без прежней наглости:

- Я, может, отоспаться сюда приехал, - высказался теперь уже только от себя.

- Пожалуйста, кто не доспал утром, всегда может наверстать днём. Для этого у нас существует «абсолют», т. е. тихий час с 2 до 4 часов.

- Вот ещё, днём…

Таня опять прервала его:

- Довольно, Коля (она дала понять, что он для неё не только «Черногоров», но и «Коля», как и все остальные ребята). Мы с тобой пообщались, есть ещё и другие ребята. И вопросов тоже немало. Дошло дело до закрепления мест в комнатах. Узнав о том, что они с Подорожкиным будут в разных комнатах, Коля опять взъерошился:

- Так не пойдёт, мы так не договаривались. С Подорожкиным мы будем в одной комнате и вот на койках рядом, – он указал на рядом стоящую кровать.

- А я и не думала ни с кем договариваться, - возразила вожатая и зачитала списки, кто в какой комнате. Смолярчук с Подорожкиным оказались в одной комнате, чему Саша был явно рад.

– А теперь спокойной ночи.

Она зашла в каждую комнату, ещё раз напомнила всё, что предстоит сделать после подъёма до завтрака, и ушла к себе. Обменявшись с Митькой впечатлениями за день, Таня рано легла спать. Ей хотелось одной обдумать каждый свой шаг, взвесить каждое своё слово за сегодняшний день и хорошо продумать план действий на завтра. Девушка прекрасно понимала, что сегодняшняя выходка этого «хлебороба» - всего лишь пробный камень. На этом он не остановится. Интересно, что на очереди? Понимала Таня и другое: несмотря на то, что в сегодняшней перепалке она вроде бы и одержала верх – это ещё далеко не всё. Предстоит серьёзная борьба с этим самоуверенным и довольно наглым «передовиком».

«Очень хорошо, что я их разделила с Подорожкиным, и Смолярчука не оставила с ним, а то он и его привлёк бы к себе в союзники. Остальные мальчишки вроде бы не склонны его поддерживать».

Вопреки ожиданиям, спала Таня хорошо, отдохнула. В семь часов Юра Мельников, из белорусской группы, прогорнил подъём. Таня побежала к своим.

- Как, тётя Дуся, всё в порядке? Нарушений никаких не было? – спросила она дежурившую в эту ночь санитарку Дусю Шипунову.

- Да все спали. Только сразу после Вас из 12-й палаты парень забегал в енту вон комнату, но я его оттеда сразу шуганула.

- А какой парень-то, не заметили?

- Дак я же сразу и глянула в 12-ю-то. Вот та кровать, в левом-то углу, и была пуста.

- Спасибо, тётя Дуся. Ясно, кто это был.

Таня прошлась по комнатам – кровати у девочек заправлены все аккуратно. У мальчиков в 13-й тоже заправлены все, но некоторые небрежно. В 12-й почти у всех заброшены кое-как, а у Черногорова вообще не заправлена.

- Та-ак, вызов, - подумала вожатая, - ну, что ж, посмотрим, чья возьмёт.

Зарядку проводил Беня Некрашиус.

- Как они? – спросила Таня.

- Неважно, дисциплины нет, - коротко ответил Беня.

Таня построила отряд в колонну по два: «Наш отряд старший. Будете ходить в столовую последними. Первыми идут малыши - 4-й отряд». Построились более-менее нормально, хотя и не без толкотни. Только вышли за мостик, вошли в аллею, Черногоров скомандовал: - Бегом марш!

И, как стадо диких баранов, весь – заметьте: весь отряд, помчался вперёд, толкая впереди идущих, обдавая всех ребят грязью и водой из луж после прошедшего ночью дождя. Таня ускорила шаг, но не побежала догонять. Кипя от негодования, она вошла в зал столовой. Вожатая знала, что здесь обслуживает бригада девочек из «старых» артековцев, а они порядок знают отлично и придерживаются его неукоснительно. Первый отряд уже сидит за своими, ещё не накрытыми столами, и многие стучат ложками.

Таня приказала сначала себе быть спокойной. Потом подала команду:

- Первый отряд, встать!

То ли голос вожатой прозвучал, как металл, хотя и совсем негромко, то ли эти «бараны» поняли, что поступили архиплохо, но вожатой повторять не пришлось: провинившиеся все, как один, быстро вскочили. В зал входили уже малыши, все забрызганные грязью. Таня подала вторую команду:

- Всем по одному выйти из-за столов и пройти в свободный угол, построиться и ждать следующую команду.

Четвёртый отряд спокойно занял свои места, и все начали кушать. За ними зашли Третий и Второй отряды. Первому отряду последовала ещё одна команда:

- Всем выйти на улицу и построиться в колонну по два. - Таня вышла следом и увидела: колонна стоит лицом к двери в столовую, Черногоров в паре с Подорожкиным стоят почти на ступеньках. Видимо решили, что их сейчас поведут в зал, и они так же, как другие отряды, бесшумно займут свои места. Но вожатая уже давно решила по-другому.

- Отряд, кругом!

Все повернулись спиной к двери. Первые оказались последними.

- Подорожкин, выйти из строя!

Вышел.

- Поведёшь отряд, не нарушая строя, до корпуса. В корпус не входить. В строю должна быть тишина. Идти спокойно.

Таня встала рядом с Черногоровым, т. к. он оказался один, замыкающим.

Всю дорогу шли молча, никто не проронил ни слова. В Артеке строго было запрещено наказывать голоданием. При любом проступке, ребёнок должен быть накормлен. Но эти-то ребята ещё не знали такого порядка и, как многие сознались потом, думали, что все они остались без завтрака.

У самого подъезда своего корпуса, Подорожкин дал команду остановиться. Таня вышла на крыльцо.

- Вы поняли, ребята, свой безобразный поступок?

Раздался не очень дружный ответ: «Да-а».

- Не всех слышу!

- Да-аа! - Раздалось уже дружнее.

Таня внимательно следила за Черногоровым и Подорожкиным. Они молчали. Смолярчук, косясь на них, еле пошевелил губами.

«Ладно, с вами будет отдельный разговор», - подумала вожатая.

- Сейчас вы пойдёте, как положено - строем, обратно в столовую. Малыши, наверняка, уже покушали. Если будут уже выходить, пропустите их, зайдёте в зал и спокойно займёте свои места. Шума не создавать. Всем ясно?

- Да-а-а! – теперь уже дружно.

До обеда время прошло незаметно: ещё организационные вопросы, знакомились с планом работы, вожатая знакомилась с ребятами поближе, прибыло ещё восемь человек. Теперь отряд состоит из тридцати трёх человек, из них двенадцать девочек.

Обед прошёл нормально. После обеда - два часа «абсолют». Улеглись все. Вожатым можно и отдохнуть. Таня опять уединилась. Было о чём подумать. Всё ли правильно она сегодня сделала? Кажется, всё. Нельзя же было за такое вопиющее нарушение ограничиться словесным нравоучением. А что весь отряд прогнала туда-сюда? Нина говорила, что коллективное наказание пользы не даёт. Но они же все до одного побежали. Один дал команду, а побежали-то все. Нет, всё правильно. А вот, что делать с этими двумя? Может, они всё-таки поняли, и не надо их больше наказывать? Ведь на обед сходили нормально, спать безропотно легли. Ладно, хватит с них этого.

Таня не пошла в свой корпус, чтобы не попасться на глаза начальнику: не хотелось, чтобы он раньше времени выспрашивал, что да как, предлагал опять помощь «старых» артековцев.

Кончился тихий час. Таня зашла сначала к девочкам. Здесь всё в порядке. Все даже поспали хорошо. Пошла к мальчикам.

- А где Подорожкин и Смолярчук?

- А они пошли на какую-то Церковку.

- Та-ак. А ещё кто пошёл? – Зашла в другую комнату. Так и есть: нет Черногорова и того, кто прибыл сегодня.

«Ну, друзья, будет вам Церковка!» - Теперь Таня не сомневалась: придётся устроить им «строгий постельный режим». Она даже не боялась, что не получится. - «Получится. Они его заслужили».

«Беглецы» появились только к самому ужину. «Проголодались. Сейчас я вас угощу», - сердито подумала вожатая. Она велела всем зайти в свои комнаты. Начать решила со старшего. Зашла в двенадцатую комнату. Пришедшие с «прогулки», смеясь, что-то рассказывали остальным. Увидев Таню, замолчали.

- Ну, что же вы умолкли? Продолжайте, я тоже послушаю.

Подошла поближе, спокойная.

- Черногоров, а ты почему зашёл в комнату в обуви?

- Ой, я забыл. Сейчас сниму.

- Да уж сними. Сделай одолжение.

Снял, отнёс к порогу:

- Выносить не буду, всё равно скоро на ужин идти.

Прошёл к кровати, сел на постель.

- Зря садишься. Снимай рубашку.

Снял.

- Снимай майку.

Смотрит, ничего не понимая:

- Зачем это? – ухмыльнулся. - Бить будете?

- Не буду. Снимай майку.

Снял молча. Мальчишки захихикали, тоже ничего не понимая.

- Снимай брюки.

- Да Вы что? А вдруг я без трусов?

- Снимай брюки! Разбирай постель – и под одеяло.

- Таня!

- Снимай брюки – и под о-де-я-ло!

Снял, со злостью бросил на пол. Лёг.

- Снимай трусы.

- Вы с ума сошли!!

- Нет, я не сошла с ума. Снимай!

Все замерли. Ждут. Его напарник сидит: то краснеет, то бледнеет - ждёт своей очереди. Таня повторяет тихо, но твёрдо:

- Снимай трусы.

Снял, бросил туда же, на брюки.

Таня обратилась к новичку:

- А с тобой мы даже не успели ещё познакомиться. Кажется, Иван Новиков? Продолжим знакомство завтра. А сейчас помоги своему вожаку. Ты ведь тоже ходил с ним?

- Да, ходил.

- Ну вот, собери его одежду, пожалуйста, и положи в шкаф.

Иван сделал, как просили. Таня подошла, закрыла на замок и положила ключ в карман.

- Ну, и дальше что? Сколько я так буду лежать?

- А давай посчитаем, сколько раз ты проштрафился: зарядку почти сорвал – раз, безобразный поход в столовую – два, не соблюдал «абсолют» - три, подбиваешь других к нарушению порядка – четыре. Итак, четыре нарушения – четверо суток. Но на первый раз можно ограничиться двумя. Вот, двое суток полежишь, подумаешь. Может, поймёшь, что не с того начал свой заслуженный отдых, хлебороб. - А что, я голодом буду лежать эти двое суток? А в туалет как без одежды?

- Всё тебе будет. И с голоду не умрёшь, тебе будут приносить всё полностью и горячее. А в туалет? Няня будет подавать тебе и утку, и судно - только скажи. За тяжело больными у нас уход отменный.

- Я что, больной что ли?

- А какой же ты? Ты не просто больной, а тяжело больной, которому прописан строгий постельный режим, которому вставать не положено. Ведь здоровые люди так не ведут себя, не поступают, как ты.

- А почему это меня одного наказали? Я ведь не один ходил.

- А ты не один и будешь наказан - на пару с Подорожкиным.

- А Смолярчук с Новиковым? Они ведь с нами вместе были!

- Неужели ты думаешь, что это они вас с Андреем соблазнили на это нарушение? Наказываются зачинщики. А в данном случае – это вы с Подорожкиным. Всё. Тебе есть о чём подумать.

Та же сцена повторилась и с Подорожкиным, с той лишь разницей, что этот меньше сопротивлялся.

Первое время «герои» и вели себя по-геройски: делали вид, что им даже нравится получать завтрак, обед и ужин в постель. Но скоро дошла очередь до утки и судна. Тут уж было не до бравады. Первым взвыл старший. Он посылал послов одного за другим к вожатой, просил одежду у ребят «сбегать и обратно», но все были предупреждены, что за такую услугу, они сами будут наказаны так же. А вожатая решила раз и навсегда проучить этого заносчивого наглеца: пусть хотя бы раз воспользуется судном, испытает этот позор сполна. Подорожкина через сутки освободила, а Черногорова продержала чуть ли не до конца. В присутствии всех ребят он попросил прощения у вожатой. - А ты не только передо мной виноват. Ты же всех ребят, все три отряда облил грязью. Помнишь аллею, полную луж? А на свой отряд навесил ярлык до конца смены. Думай ещё.

- Как мне это исправить, Таня, подскажи, пожалуйста.

- Вот теперь вижу, что ты начинаешь осознавать. Пообедаешь ещё здесь, после «абсолюта» получишь одежду. На ужин поведёшь отряд в столовую, а на вечерней линейке - перед тобой возможность исправить свои грубые нарушения. Думай, как тебе поступить. А, может, тебе ещё дать время на обдумывание?

- Нет, я всё сделаю, как надо.

Таня, хотя и понимала, что парень всё осознал, но переживала не меньше Черногорова: а вдруг он ещё что-нибудь выкинет.

После ужина вожатые спросили, что она решила с провинившимся. Все понимали, что виноват, в основном, Черногоров. Подорожкин просто слабак, потому так быстро и попал под его влияние. Таня сказала, что он обещал извиниться на линейке перед всеми.

- Но я боюсь, как бы он не выкинул ещё чего, - созналась она.

- Не выкинет, - успокоил Аас. – А ты молодец: добилась своего. Нина будет довольна. Ты видела, как он провёл отряд на ужин? Хотел тебе совет дать, но воздержусь. Посмотрим на твои дальнейшие шаги.

Юра прогорнил сбор на линейку. Отряды довольно быстро построились, затихли. За отсутствием Тоси, она после Дорохина назначена старшей вожатой, на линейку приходит сам начальник лагеря. Таня забеспокоилась вдвойне: не сдрейфит ли Черногоров. Началась сдача рапортов. Прозвучали рапорта Бени, Володи, Иры. Подошла очередь Таниного отряда.

- Отряд! На рапорт начальнику лагеря – стоять смирно!

Взметнув правую руку над головой, чеканя шаг, как когда-то Женя Житков, вожатая пошла вдоль половины строя.

- Товарищ начальник лагеря! Первый отряд новой смены сформирован полностью. В отряде тридцать три человека – двенадцать девочек, мальчиков – двадцать один. За организационный период произошло два грубейших нарушения. Организаторы нарушений порядка Черногоров Николай и Подорожкин Андрей были наказаны.

- Характер наказания?

- Строгий постельный режим на двое суток.

- Серьёзно. Впервые в истории военного Артека!

- Черногоров просил разрешения выступить перед линейкой. Рапорт сдан! Вожатая отряда Бурыкина.

- Рапорт принят! Вольно!

- Отряд, вольно!

- Ну, что, орлы, дадим слово Черногорову? – обратился начальник к линейке ребят.

- Дадим! – дружно ответили все.

Черногоров вышел и сначала, повернувшись лицом к начальнику, подробно рассказал о своих «подвигах» и ответил на вопросы начальника.

- Ну, и чем ты объяснишь своё поведение?

- А ничем. Своей глупостью. Решил, что унизительно подчиняться какой-то девчонке-школьнице.

- Ну, и как тебе эта девчонка? Решил подчиниться?

- Да, побольше бы таких девчонок!

- А что ты ребятам-то хотел сказать? Говори, послушаем.

Парень повернулся к линейке:

- Ребята, я очень глупо повёл себя, виноват перед вами, перед всеми вожатыми, особенно перед нашей Таней. Простите меня все. И вы, ребята, никогда не поступайте так.

Наступила такая тишина, что Таня испугалась. Володя чуть заметно махнул рукой, как волшебной палочкой, и более сотни детских голосов одновременно выдохнули:

- Мы прощаем! Верим: больше не подведёшь. Теперь мы знаем - верной дорогой пойдёшь!

И снова тишина. Такого не только Таня, сам начальник лагеря не ожидал. Таня увидела, как подозрительно заблестели глаза у Черногорова, она поспешно сказала, кивнув ему: «Становись на место».

Начальнику тоже, видимо, было не по себе, он ничего не стал говорить, просто очень спокойно сказал:

- Все свободны.

Через десять минут все дети были в постелях. Вожатые, не сговариваясь, все четверо зашли в пионерскую комнату и застали там начальника. Гурий Григорьевич внимательно посмотрел на каждого по очереди и спросил Володю:

- Твоя идея с речёвкой?

- Моя.

- А какова Таня, а? Как будто родилась в Артеке. Признаюсь: не ожидал, боялся доверять ей Первый отряд. Теперь вижу, права была Нина.

Володя поспешно сказал:

- Не будем мешать ей советами, что делать дальше – пусть действует сама.

Начальник, смеясь, поддержал его:

- Да какие тут советы? Она нас с тобой поучит. Дерзай! – кивнул он Тане и направился к выходу, - идёмте все домой.

На следующий день после завтрака во всех отрядах шли выборы советов отряда. Таня решила положиться на ребят – пусть выбирают сами. Только предупредила:

- Будете предлагать – обязательно защищайте свою кандидатуру, поясняйте, почему именно его, или её, а не другого.

Самой первой бала названа фамилия Черногорова, и все дружно объясняли:

- Он прошёл такое испытание, всё понял, и его все будут слушаться. Совет отряда был избран быстро. Таня со всеми предложениями согласилась. Председателем единогласно был избран Черногоров, и Таня не пожалела: всю смену он был её правой рукой. В течение всей смены отряд держал первенство по всем показателям. Все эти трактористы подружились со многими «старыми» артековцами, что имело тоже немалое значение.

Больше всех успехом отряда была довольна Нина. Она радовалась тому, что не ошиблась в своей протеже.

***

Мать Тани работала в кочегарке Артека и всякий раз по утрам, идя на работу, заходила к девчатам в десятую палату. Она заносила им то по стаканчику земляники, то жареных семячек, то горшочек пшенно-тыквенной каши. В начале июня она прибежала днём, вся в слезах, спросила у Нины:

- Нельзя ли Тане ночи три-четыре ночевать дома? Сынок у меня пропал.

- Как пропал?

- Недели две, как ушёл к дедушке в Булатово, а сёдни пришло письмо от сестры. Она спрашиват про Таню с Толей, приглашат их обоих в гости. Значит, Толя-то туды и не приходил вовсе.

- Да, может, письмо-то месяц назад писано?

- Да пошто? Число-то в ём указано: шло оно всего четыре дня.

- Вам, тётя Маруся, надо к начальнику обратиться. Без его разрешения Таня не может уйти.

Гурий Григорьевич, конечно, разрешил, и мать в этот же день ушла: «Хоть до Устаурихи сёдни дойду, зато завтра к обеду уж буду в Булатове».

Таня с Музой в девять часов пошли на танцы, а после них Таня - домой. На танцах Таня увидела свою троюродную сестру Наську Захарову, которую теперь звали Тасей, попросила её прийти ночевать. Тася согласилась и побежала сразу, как кончились танцы. А Таня с Колей сначала проводили Мика до корпуса, потом не спеша пошли до Тани.

- Наверное, Тася давно уже пришла, чего доброго, уснёт – не добужусь, - торопилась Таня. Но, подойдя к крыльцу, Таня увидела на двери замок.

- Странно, забыла что ли она? А, может, побежала матери сказать, чтоб не потеряли её. Поболтали ещё немного, распрощались, и Коля пошёл домой. Таня открыла замок, толкнула дверь – и «ах!»: перед ней на пороге комнатки – высокая, белая, как в саване, фигура. Таня упала. А Таська, как была в белой длинной ночнушке, прыгнула через неё и с криком: «Коля! Николай!» выбежала на улицу. Она ещё продолжала кричать, а тот бежал уже ей навстречу. Не задерживаясь для расспросов, он вбежал в сени и увидел Таню, лежащую без чувств. Вдвоём они перенесли девушку на кровать.

- Следи за ней, я – мигом!

Тася не знала, куда он побежал, и сама, перепуганная до смерти, сидела, не зная, что делать. Но Коля вернулся, действительно, «мигом». Оказывается, он бегал на конный двор, запряг в телегу лошадь и подогнал к крыльцу. Так, в бессознательном состоянии, он и привёз её обратно в лагерь, переполошив всю десятую комнату. На расспросы девчат Николай ничего не мог сказать: он и сам ничего не знал. Тася ждала его на телеге. На обратном пути она всё рассказала: пришла она намного раньше их. Знала, что в крыше есть лаз - Толька часто им пользуется. И она решила им воспользоваться. Разделась, легла спать. Их она слышала, как подошли, но не хотела мешать. А когда Таня начала открывать замок, она и вышла, всё так же молча.

- Я же не знала, что она испугается.

- А ты бы не испугалась? Темнота, квартира под замком. Тишина. И вдруг неожиданно возникает белая фигура… Не знаю, я бы, пожалуй, и то грохнулся… Да ладно, что теперь об этом? Плохо, что она упала-то на ведро. Значит, ещё и бок зашибла. Сейчас там Муза над ней колдует, а завтра, если что, врачу покажут. Я ведь потому и отвёз её туда.

Девчонки так и не знали, что произошло, пока не появился Николай. Он прибежал к семи часам. Встретился с Ниной и Ирой, уже выходившими из корпуса: Юра горнил «подъём».

- А Танечка, как она?

- Пока ничего хорошего. В сознание-то Муза привела её, разговаривает, но толком ничего объяснить не может, что случилось. Но плохо то, что она не могла встать. Кажется, у неё паралич ног.

- Вполне возможно. Это у неё на нервной почве.

И Коля рассказал, что произошло.

– Надо рассказать это врачу.

Коля дождался врача. Врач Елена Яковлевна, пожилая женщина, прозванная на селе «Иван на лыжах» за свой мужеподобный внешний вид и огромные подшитые валенки на ногах, осмотрев Таню, сказала:

- Да, молодой человек, положение серьёзней, чем можно было ожидать: утрата двигательных функций обеих ног. Хорошо, если мы сможем поставить её на ножки через месяц. - Немного подумав, добавила, - со своей стороны я сделаю всё, что могу, но и Вы помогите мне. Надо найти хорошую старушку, пусть полечит от испуга, травками надо попоить. Это ей не помешает. Массаж ей девочки будут делать – Роза и Муза – мои медсёстры.

Коля побежал домой, к своей тёте Луше, знал, что у неё всегда есть какие-то травы.

Тётя Луша выслушала всё о Тане, молча пошла в кладовку и принесла несколько пучков разных трав.

- Сейчас приготовлю отвар, и сразу отнесёшь. Вот эта травка должна помочь, - она показала племяннику пучок колючей травы с голубыми шишечками, – это от испуга.

Вечером Коля помчался снова в лагерь. Таня лежала с красными от слёз глазами.

- Ну, и что ты плачешь?

- Я не плачу.

- «Не плачу». Я же вижу, что плакала. А тебе расстраиваться-то как раз нельзя. Тебе нервы лечат, а ты будешь их калечить. Так дело не пойдёт.

- Коля, тебе же нельзя к нам заходить. Начальник выгонит меня.

- А ты сначала встань, чтобы тебя можно было выгнать. Не будут же тебя на носилках выносить.

Коля просидел до прихода девочек, отдал термос с отваром, рассказал, что тётя Луша наказывала, и распрощался до завтра. Но он не пошел домой: решил поговорить с начальником. Спросил у дежурной, где его можно найти, хотя и знал, что квартира Гурия Григорьевича рядом со служебным кабинетом, но на квартиру идти посчитал неудобным. Дежурная показала на кабинет, и Николай постучал.

- Войдите!

Увидев посетителя. Начальник был немало удивлён. После той памятной встречи на крыльце, они не встречались.

- Присаживайтесь, Николай… отчество вы не назвали.

- До отчества я ещё не дорос.

- Ну, если до снарядов, до пуль доросли…

- Терентьевич.

- Вот и отлично, Николай Терентьевич. Что Вас привело ко мне в такой час?

- Я по поводу Танечки.

«Вот ведь, шельмец (его любимое слово) не как-нибудь, а «Танечка»», - подумал. Вслух же сказал:

- Я весь внимание.

- Вы в курсе, что случилось с ней. Не могли бы Вы для пользы дела разрешить мне бывать у неё?

- А Вы думаете, будет польза?

- Уверен. Ведь это у неё на нервной почве, ей надо успокоиться. А она расстраивается до слёз, где же она поправится?

- А что её расстраивает?

- Как что? Да всё.

Николай начинал нервничать: что он, притворяется или на самом деле не понимает? Губы его начали подёргиваться.

- Прежде всего, конечно, её собственное состояние: шутка ли, в её-то возрасте остаться без ног. Переживает, что подвела девчат, ведь кто-то будет за неё работать. Наконец, брат её пропал. Что будет с матерью, если она не найдёт его? Разве всего этого мало?

- Согласен, много. Ну, а вы-то, Николай Терентьевич, чем, конкретно, можете помочь?


- Конкретнее некуда: мы любим друг друга, и моё присутствие заменит ей добрую половину лучших лекарств, по себе знаю.

Убелённый сединой и ошеломлённый смелостью этого парня, суровый с виду начальник лагеря некоторое время молчал, размышляя: «Вот что делает с ребятами фронт. Калечит их тело, а душа-то, выходит, только закаляется. Изуродован телом, а душой прекрасен».

- Ну что ж, я согласен, приходите. А сколько, простите, Вам лет?

- Скоро двадцать один. Гурий Григорьевич, я хочу ещё Вас попросить.

- Валяйте. Я сегодня добрый.

- Могу я заменить Танечку на работе? Взять её отряд? Пионерскую работу я знаю не понаслышке. А ей станет намного легче.

- Вот это очень дельная просьба. Понимаете, на её отряд я поставил Володю Аас. Он у нас уже замещал Тосю Сидорову, пока её крайком отзывал на курсы. Работает он отлично, но мы его направляем в Бийскую лётную школу. Хотелось бы, чтоб парень отдохнул перед школой. А тут вот некстати случилась беда с Таней. Мы с удовольствием возьмём Вас на постоянную работу. Некрашиус у нас ведь тоже вчерашний пионер из «старых» артековцев, так что давайте.

- Спасибо, Гурий Григорьевич, но на постоянную не могу: с августа я уже штатный военрук нашей школы.

- Ну что ж, жаль. А вместо Тани – пожалуйста. Завтра же Володя познакомит Вас с отрядом – и вперёд, с песней. А теперь можем зайти порадовать нашу больную - крепче уснёт.

Таня очень обрадовалась: во-первых, вожатым будет легче, за Колю краснеть не придётся – он полностью отдаст себя работе, во-вторых, она знала: он каждый день будет забегать к ней. А Коля не только забегал, он каждый день полностью просиживал у неё весь «абсолют» и вечером после отбоя не уходил до тех пор, пока девчата не возвращались с танцев.

Через неделю вернулась мать Тани вместе с Толей. Оказывается, он умудрился каким-то образом уйти сразу в Тоурак, минуя Булатово. А там, у Анны Калиновны уж «ребятёшек цельный табун», по словам Марьи Артамоновны.

- Заигрался с имя и забыл и про маму, и про дедушку, - рассказывала Марья чуть ли не с похвальбой своей сестре Анне Аггеевне, к которой зашла в кочегарку передать поклоны от тёток Агафьи с Варварой и от сестры Нюры.

- Ты не сердись, Марья, но я прямо скажу, - сразу высказала ей Анна, - кака ты сама, такой и сынок растёт у тебя, такой же безответственный. Вот зачем его леший понёс в Тоурак, кому он там шибко нужен? Угробили девчонку ни за что, ни про что.

- Каку ишо дувчонку?

- Таню, каку ишо? Или у тебя ишо есть, я и забыла.

Марья поняла, на каких она девчонок намекает, и связываться не стала. Она знала: с Анной спорить – чем дальше в лес, тем больше дров.

- Да чё с Таней-то?

Анна рассказала ей всё, что произошло.

- Теперь вот и моя-то ходит, как тень. Переживат, что она виновата.

- Да никто тут ни в чём не виноват. Неохота ей было дома ночевать, вот и придумала, и твою научила соврать, чтоб поверили. Да вот узнат, чё мы вернулись, и встанет.

- Кака же ты, Марья. Я диву даюсь, в кого ты така бессердешна!

- Да ни в жисть я не поверю, чё испужалась, и ноги у иё отнялись. Што ести в люди смешно сказать.

- Тьфу на тебя! Скажи спасибо, чё не дядя Абрам чичас дежурит, он бы тебя по-другому рассмешил.

Марья ушла обиженная на Анну и на весь белый свет, и в то же время, в какой-то мере, обеспокоенная: «А чё, если ето правда? Чё тоды?» И всё-таки вечером она не побежала навестить дочь. А утром пошла на работу чуть пораньше и, как обычно, понесла «девкам» гостинец – баночку мёда в сотах от тяти Артамона. Постучала, вошла и сразу убедилась в своей «правоте». У изголовья Таниной кровати стоял Коля и что-то говорил ей о планах на сегодня. Ира с Ниной уже собрались на работу, Муза встретилась в двери со словами:

- Таня, всё, что Коля принёс, ты половину выпей перед завтраком, остальное – перед обедом.

Марья не успела войти, как все, кто здесь находился, в один голос крикнули:

- Тётя Маруся! Ну, что - нашли Толю?

Таня тоже спросила:

- Ну что, мама, где он был?

Она не стала спрашивать, нашла ли. По настроению матери поняла, что он не терялся. И ещё Таня знала по опыту: мать не верит в её болезнь.

Марья ответила односложно на оба вопроса:

- Нашла, в Тоураке.

Все разом ушли – им надо было уже на работу. Юра проиграл «подъём». Мать на минуту задержалась.

- Я вить тоже на работу иду. А ентот-то чё тут делал и чё он принёс?

Таня начала, было, коротко рассказывать, но мать перебила её:

- Дак чё стряслось-то? Анна сказала, чё ты ходить не можешь. И сколь ты думашь ишо лежать?

- Я что, по-твоему, лежу тут по желанию, сколько захочу, столько и пролежу? Когда захочу, тогда и встану?

- А как ишшо?

- Да ты хоть думаешь, что ты говоришь? Ты, кажется, на работу шла? Так иди.

После визита матери Таня сначала заплакала, потом приказала себе:

- Перестань сопли распускать! Что тебе Елена Яковлевна сказала? «Если будешь расстраиваться, никакое лечение не поможет». А, собственно, из-за чего расстраиваться-то? Я что, не знаю, что я для своей мамочки ничего не значу? Знаю. Ну, и нечего раскисать.

Таня пролежала 28 дней. Забота врача, уход друзей, постоянные массажи, травяные отвары тёти Луши, «наговоры» тётаньки Денисьевны, которая приходила много раз, а главное – Артек – всё это подняло девушку на ноги. Немалую роль в этом сыграло и постоянное присутствие Коли, его любовь.

***

Двадцатого августа заканчивалась очередная смена, и предстояло вожатым сопровождать ребят, на сей раз не до Бийска, а до их места жительства. Нина повезла кузбасских ребят: в Кемерово, Новокузнецк, Междуреченск. Таня отправилась с группой ребят в Алейский детдом. Доехали хорошо. Погода была прекрасная, и руководство детдома предложило вожатой отдохнуть день у них: поезд проходил ночью.

Таня со своими ребятами, присоединив ещё группу детдомовцев, пошли на Алей купаться. Вода тёплая, течение спокойное. Таня сравнила эту ласковую речку со своей родной Тишкой. Только воды в Алее больше, река довольно глубокая. С таким удовольствием наплавались, нахлюпались, позагорали!

На обратном пути вожатые неожиданно встретились в Смоленском заезжем доме. Нина-то не рассчитывала вернуться так скоро. Она думала, что придётся ехать по всем городам Кузбасса, а её освободили в Кемерово, в областном городе, а там уж забирали детей родители. Радости у девчат было, словно не виделись год! Ещё бы – ведь теперь до Белокурихи придётся добираться «автостопом». Машин тогда не было, автобусов и такси не подавали. И никто на это не обижался: война. Все знали, что там, на западе, техника важнее, чем здесь в Сибири. Знали это и Нина с Таней. Потому и пошли пешком. Каждая из них уже устала: от Бийска-то добирались тоже своим ходом. Но ждать до утра не хотелось. Отдохнули и пошли в ночь с намерением преодолеть последние сорок километров. До Точильного дошли незаметно: рассказывали друг другу, как доехали с ребятами, делились впечатлениями. Сразу за Точильным серой лентой извивалось шоссе, взбегавшее на небольшой подъёмчик. Оттуда оно ныряло в густые заросли калины по низкому берегу Песчаной. Местами дорога подходила так близко к реке, что слышно было, как хлюпает вода, наполняя вечерний воздух свежестью. Стоило напрячь зрение, и сквозь голубовато-серую дымку, видневшуюся далеко впереди, девушки различали очертания гор, к подножию которых они и должны прийти. Устали, проголодались, идти стало труднее. А тут, как нарочно, пошёл дождь. Сначала мелкий, тёплый, потом – ливневый, с ветром. Одежда сразу вся намокла, обувь тоже. Чтобы удобнее было идти, чтобы «чавканье» в туфлях не раздражало утомлённый слух, разулись. Косынками связали туфли и перебросили через плечо. Подошвы, натёртые о песок, исколотые мелкой галькой, колючками, горели огнём. Одеревеневшие ноги совсем отказывались идти. Глаза, уставшие вглядываться в темноту, слипались. Хотелось есть, спать и совсем не хотелось двигаться. Впору – садиться на дороге. И вдруг, почти оглохшего от ветра и шума дождя уха Тани коснулось негромкое, но бодрое пение:

Нам навстречу ветер буйный дул,
Ледяные брызги дождь ронял.
Но не пожелтели жерла дул,
Не покрылась ржавчиной броня.

Нина, добрый, милый друг, умная, находчивая девушка, закалённая артековская вожатая, бодро запела маршевую песню, чтобы подбодрить Таню, чтобы обеим им было легче двигаться вперёд. И Таня тоже запела:

Налетает вал на вал,
Ветер в море прям и скор.
Много волн в морях разволновал
Краснофлотский линкор.

И удивительно: откуда силы-то взялись? Почему-то поступь стала бодрой и уверенной. Усталости как не бывало! Не сговариваясь, девушки запели другую песню: «Из Омска, Из Орла, из пограничного села…» - маршевые песни сменяли одна другую, и, преодолев усталость, вожатые прошли последний километр.

- А знаешь, Тикоша, поедем-ка с нами! Ведь совсем скоро покинем мы вашу гостеприимную Белокуриху. Для наших ребят путёвка в Артек, длившаяся уже почти четыре года, заканчивается. Ребята выросли, многие уже разъехались по училищам, на фронт. Алёша воюет в Прибалтике, Володя Дорохин уже погиб… Грустно и тихо стало у нас в «старом» Артеке. Да, грустно, Тикоша. Ты ведь тоже будешь скучать. Насмотрелась я, как ты провожаешь каждую смену своих ребят. Ты за месяц успеваешь прикипеть к ним душой, а каково сейчас мне, всем нам?.. Скоро я поеду в крайком - поедем со мной. Вдвоём мы отвоюем тебя. Будешь работать вместе со мной.

Так, в разговорах, смешанных с грустью, они подошли к крайним домам села. Спустились к речке, помыли отёкшие ноги, обулись: по селу неудобно идти босиком.

В лагере Нину ждал сюрприз – с одной стороны очень приятный: дети её эстонской группы уезжают на родину. С другой – наступает день расставания. За старшими эстонскими ребятами приехала инструктор ЦК ЛКСМЭ Лейли Ыунапуу.

Проводы были очень трогательными. Всех одели в новую артековскую форму. Девочкам Ланда сшила юбки и клетчатые жакеты. Торжественный обед, после которого сразу – отъезд в Бийск. Артек щедро обеспечил их в последний раз провиантом на всю долгую дорогу до Бийска, потом до Ленинграда.

Виктор Кескюла, Ланда, Салли, Этель, Ада, Харри – все возбуждены, радуются отъезду и тут же плачут: ведь расставание всерьёз и надолго. А Нина?- На неё жалко было смотреть. Вся в слезах, она пошла провожать за околицу. Шли с Ландой за телегой, на которую уселись ребята, и всю дорогу молчали.

- Возможно, с некоторыми из них я простилась навсегда, - говорила она, вернувшись в лагерь. Однако это было не последнее расставание. Остались здесь ещё Володя Николаев, Лембит Рейдла, Тамара Крончевская, Спец, Карл Хеллат. Кроме того предстояли большие хлопоты: отправить в освобождённый Артек, в Крым, имущество: посуду, форменную одежду, одеяла, постельное бельё. Корче, Артек сворачивался. У Тани рвалась душа: уехать с Ниной (а она всё настойчивее звала её с собой) это означало расстаться с Колей навсегда. Таня не могла себе этого представить. Зато как хорошо она понимала теперь Мишу! «Бедный парень, как он там, что с ним?» - в который раз спрашивала она, сама не зная кого. Остаться здесь, - продолжала она рассуждать, - это значит опять жить под одной крышей с матерью, обществом которой она всё больше тяготилась. Чувствовала, что никогда они не смогут сблизиться. Более того, уехали все эвакуированные – москвичи, ленинградцы, санаторий «костников», Артек скоро заметёт последние следы. Что и кто останется в Белокурихе? Таню уже грызла предстоящая пустота.

Наконец, в середине октября Нина поехала в Барнаул, в крайком, оформлять последние документы и уговорила-таки Таню поехать с ней. В крайкоме комсомола долго пришлось уговаривать секретаря отпустить Таню. Доказывала «необходимость», в основном, Нина, потому что в Тане боролись два противоречивых чувства. В конце концов, секретарь крайкома сдался. Уже начали оформлять документы о снятии с учёта. Нина, обрадованная, попрощалась с комсомольским главой края.

- Ладно, Таня, заканчивай тут, я побегу в крайком партии. Встретимся…

Но ей не удалось договорить, где они встретятся, открылась дверь - в кабинет без стука вошёл Николай Молодкин, секретарь Смоленского райкома комсомола. Окая по-орловски, пожимая руку хозяину кабинета, он с места в карьер набросился на него:

- Кого это ты тут снимаешь с учёта? Ах, Бурыкину! А ты поинтересовался, была ли Бурыкина в райкоме? Прежде всего, она комсомолка райкома и там состоит на учёте.

- Ну, не кипятись, не кипятись. Садись. Чего завёлся-то?

- Не кипятись, завёлся – продолжал раздражаться Молодкин. – А ты, с какой стати со спокойной душой разбазариваешь районные кадры? Ты знаешь, сколько молодёжи, сколько ценнейших комсомольских работников не вернулось в район? И сколько их ещё не вернётся, война-то ещё не закончена.

- Да знаю я, знаю. Виноват – поддался вот уговорам Нины Сергеевны. Спасибо, вовремя вмешался.

- Ага, вовремя. Сейчас бы подмахнул и – поминай, как звали. А у меня знаешь, сколько школ без вожатых, детских домов без воспитателей?!

- Да ладно тебе, остынь. Всё я понял… Так, в какую школу выписывать путёвку Бурыкиной?

- В Смоленскую среднюю! – не задумываясь, выпалил Молодкин.

До сих пор Таня с Ниной, ошеломлённые, стояли молча. Услышав: «В Смоленскую среднюю», Таня возмущённо возразила:

- Ну, уж нет! Раз Вы обвинили меня в отсутствии патриотизма, то давайте до конца быть патриотами: направляйте меня в нашу, Новобелокурихинскую среднюю школу, ни в какую другую я не пойду!

Молодкин даже привскочил:

- Отлично! Там тоже, кстати, школа без вожатого. А когда ты освобождаешься из Артека?

- Я, можно сказать, уже свободна, - недовольно ответила Таня, направляясь вместе с Ниной к двери. Оглянувшись на Молодкина, она добавила:

- Я догадываюсь, откуда ветер дунул, но до последнего артековца не рассчитывайте на меня, я ещё там нужна. На обратном пути до Бийска, забравшись на верхние полки, девушки всю ночь не спали: оплакивали неудачу, проклиная Молодкина, явившегося, как будто по заказу, вспоминали свою десятую комнату, мечтали в мирное время встретиться во что бы то ни стало в любой точке Союза. И снова плакали, теперь уже о скорой разлуке.

- А знаешь, Ник, Молодкин ведь явился, действительно, по заказу.

- Ты думаешь? – Нина догадывалась, о чём думает Таня.

- А тут и думать нечего. Они же, два Коли, ещё довоенные друзья. Стоило одному позвонить другому, и вот он тут, как тут.

В какой-то степени Таня чувствовала облегчение: тяготившие последнее время колебания разрешились независимо от неё. Но стоит ей подумать о том, что её артековская жизнь закончилась, подумать о разлуке с Ниной, сердце её сжималось от боли.

В корпусе вожатых встретила пустота и гнетущая тишина. В комнате их теперь тоже только трое: ребят осталось немного, поэтому достаточно одной медсестры, Розы. Муза уволилась и уехала в Барнаул.

12 января 1945 года с последней группой эстонских ребят Нина выехала из Белокурихи. Разбитая, опустошённая Таня не знала, куда себя деть. Машинально, без всякой цели, брела она по заснеженной Советской улице. Ноги сами привели её к дому Анфимовых. Виктора Кронидовича ещё не было, но он, как и многие фронтовики, писал: «Наше дело правое, мы победим!». До Великой Победы оставалось 116 дней.

Таня зашла к своей наставнице. После Нины она была самым близким ей человеком. «Коля – само собой, - думала девушка, - а Анастасия Поликарповна - самый дорогой мне, близкий человек. Она всегда разделит пополам и радость, и горе». Анастасия Поликарповна встретила Таню с распростёртыми объятиями. Со слезами на глазах, Таня рассказала о прощании с Артеком, с Ниной.

- Как тихо, одиноко и скучно стало без них, - жаловалась она своей старшей подруге. - Так пусто в душе, мне всё время хочется плакать.

- Бедная моя девочка, зачем же ты так близко принимаешь всё к сердцу? Так ты надорвёшь свой моторчик раньше времени… Давай-ка приступай скорей к работе. Сразу почувствуешь облегчение. Ты и здесь не будешь одинока. У тебя же есть Коля. Он так тебя любит. Вот кончится война, и свадьбу сыграем. На худой конец у тебя есть я – старая перечница.

- Как Вы можете так говорить, Анастасия Поликарповна? Да, если б не Вы… Сколько Вы помогли мне пережить!

И Таня приступила к работе в школе. Конечно, отъезд Артека она переживала очень тяжело, ведь два года она не только общалась и трудилась в этом прекрасном коллективе, она жила в этой дружной многонациональной семье. Сколько удивительных и полезных навыков, знаний, традиций почерпнула она из пионерской копилки артековских дел! Помогла пережить разлуку с Артеком родная школа. Таня прибегала на работу ранним утром и уходила из школы поздним вечером. Многие традиции Артека она перенесла в пионерскую работу своей дружины. Большое значение придавала торжественному построению, сдаче рапортов при проведении сборов звена, отряда, дружины. Вожатая добивалась, чтобы каждому пионеру было известно всё о галстуке, о пионерском знамени, о горне и барабане. Каждый отряд вёл свой дневник пионерской жизни, каждый пионер в звене и отряде имел свои обязанности. Много оформлялось альбомов о героях Гражданской и Отечественной войн, о трудовых подвигах советских людей. Очень красивые альбомы были оформлены о героях-сибиряках, о Сталине. Вожатая старалась привить своим пионерам чувство ответственности за учёбу и порученное дело. Пионер, получивший двойку, лишался кино, куда ходили организованно, по отрядам, лишался всех интересных мероприятий в отряде. Поэтому ребята старались поскорее исправить плохие оценки.

Вожатая и военрук работали в тесном контакте, и это напоминало Тане артековскую жизнь, по которой она всё ещё скучала. Однажды она писала Нине: «…ты спрашиваешь, всё так же ли красива Белокуриха? Конечно, куда же денется её красота? Но ты даже представить себе не можешь, насколько изменилась наша жизнь к худшему без Артека! Теперь, когда ребят здесь нет, я чувствую, какое это было счастье, когда Артек здесь был. Да, у нас расширился санаторий, стало больше отдыхающих. Но ведь у них своя жизнь, у нас в деревне – своя, и связей и интересов общих так мало. А тогда и колхоз, и Артек, и санаторий, и библиотека, и школа – все мы жили нашей общей жизнью. Она была юной, наполненной и весёлой. Теперь вечера у нас молчаливы и темны. В концертном зале только отдыхающие, мы туда ходим редко. И в сердце пустота. Теперь я особенно понимаю, каким огромным событием для Белокурихи был Артек, не говоря уж обо мне…».

Мысли о Нине всегда бередили душу Тани, отзывались болью в сердце. И неизменно на память приходили слова её первых открыток, которые она знала наизусть. Первую из них Ниночка писала ещё в вагоне и извинялась, что уехала не простясь: «… не могла. Жди писем». Другую прислала уже с места и тоже писала: «Тикоша, дорогая! Получила твоё письмо. Спасибо, мой хороший друг! Я очень виновата, что уехала, не простясь с тобой. Слишком тяжело было прощаться. Не сердись. Это значит, что мы ещё встретимся. Напиши, что уже больше не сердишься».

«Не сердишься!» Могла ли она сердиться на Нину? Об этом Таня никогда не задумывалась. Очевидно, нет, не могла. А ведь, когда жили вместе в одной комнате, когда кровати стояли совсем рядом, когда по очереди ходили на танцы, потому что была одна пара туфель и юбка одна на двоих, тогда казалось, что они вовсе не такие уж и близкие друзья. Тогда Нина была очень дружна с Иринкой-Митькой, а для Тани она казалась какой-то недосягаемой. Таня часто робела, оставшись с Ниной наедине. А вот теперь… «Это значит, что мы ещё встретимся», - запали эти слова подруги в самое сердце.

«Встретимся ли? Где и когда? При каких обстоятельствах? Уж слишком далеко ты уехала, друг мой», - думала девушка.


• НАВЕРХ